Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Согласно многочисленным описаниям свадебного обряда, зафиксированным во многих локальных традициях Русского Севера и центральной России, запирание / отпирание дверей дома невесты перед партией жениха являлось одним из кульминационных моментов ритуала. Этот обрядовый акт сопровождался диалогами представителей двух родов: дружки и представителя рода невесты (брат, отец, особый «староста» и др.). Положительный исход словесного диалога–поединка состоял в символическом и реальном преодолении обороны невесты, получении дружкой «пропуска» для жениха в ее дом. В данном контексте диалог, произносимый у закрытых дверей, являлся своеобразным «паролем», который давал возможность открыть дверь дома невесты.

В большинстве приговоров, произносимых у закрытых дверей, реализуется сюжетная тема «преодоление молодцем–князем и его дружиной различных символических препятствий с целью добыть красную девицу». В разных локальных традициях эта сюжетная тема представлена мотивами «оборотничества», «преодоление женихом неожиданных препятствий на пути к невесте», «добывание молодцем утерянных девицей или нарочно брошенных в море ключей» [1] . В ряде локальных традиций отпирание дверей сопровождалось загадыванием / отгадыванием загадок, представляющих собой вопросно–ответный диалог [2] пары участников. В этом диалоге представителю рода невесты отводилась роль «проверяющего», а дружке — роль «проверяемого». При этом сам процесс отгадывания в свадебной игре был «ближе к академическому испытанию, чем к творческому поиску» [3] , поскольку только знание единственно правильного ответа позволяло дружке включиться в социум рода невесты [4] .

В корпусе известных нам вопросно–ответных диалогов особый интерес представляют записи, сделанные на Нижней Вычегде [5] . В этих диалогах выделяется несколько групп текстов: атрибутивные вопросы, вопросы на космологическую тематику, загадки–задачи. При подробном сравнительно–текстологическом анализе диалогов обнаруживаются определенные закономерности в последовательности текстов и сходство функциональных характеристик текстов каждой группы.

Зачином диалогов являются атрибутивные вопросы, служащие для идентификации дружки. Посредством этих вопросов представитель рода невесты получает необходимую информацию о дружке и женихе («Кто идет?», «От кого?», «Зачем?», «Какой веры?», «Какого государства?» и др.). Эта часть ритуальных диалогов в разных записях может различаться количеством вопросов [6] , однако отметим обязательное наличие текстов, связанных с «произнесением» имени, уточнением веры и цели визита пришедшего. В ответах на вопросы прочитывается стремление дружки не называть «точные географические координаты» прибывших и собственные имена участников ритуала, заменяя их нарицательными «посланец», «молодой князь», «княгиня», «царевна» и т.д.

За атрибутивными вопросами в ритуальном диалоге следует группа текстов на космологическую тематику. Исходная ситуация для загадывания подобного рода текстов состоит в наличии «некоего „порогового“ состояния и основной задачи — преодоления его (мир распался в Хаосе, из которого должен быть интегрирован новый Космос)…» [7] Целью загадывания, таким образом, является формирование и упорядочивание «общего» для обоих родов пространства.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Посредством космологических вопросов представители родов последовательно уточняют наиболее ценные, сакральные «ориентиры» дружки («проверяемого») и степень соотнесения их с представлениями рода невесты («проверяющих»). Эта часть диалога позволяет представителям родов удостовериться в целостности мира, информацией о котором владеет и сторона невесты, т.е. находящиеся внутри, и сторона жениха, т.е. снаружи.

Группа текстов на космологическую тематику обширна; в ней выделяется несколько подгрупп: вопросы о «первых людях»; о сакральных ландшафтных объектах, природных стихиях, животных; вопросы, связанные со знанием христианской «истории». Тексты каждой подгруппы выполняют свою специфическую функцию, характеризуются особым построением. Композиционно эта часть диалога строится в виде рамочной конструкции: вопросы, в которых превалирует языческая символика, «обрамляются» вопросами на христианскую тематику.

Посредством вопросов о «первоявлениях» и «перволюдях» («Кто был первым…?», «Как зовут первого/-ую…?») в свадебном диалоге проигрывается «ситуация первотворения» [8] ; в их содержании мы усматриваем проявление инициальной магии. Любопытно, что в одном из диалогов дружку спрашивают имена «первого человека» и «первой женщины»; в самом «проговаривании» этих вопросов–ответов обнаруживаются отголоски продуцирующей магии, направленной на соединение молодых.

За вопросами о «первых людях» следуют тексты, которые строятся как «тавтологизирующе–мультипликативная» игра [9] :

Перечень отгадок дает возможность заключить, что загадывание этих вопросов в ритуальном диалоге связано с «выявлением» сакрального знания дружки, а не с проверкой его естественно–практических познаний о качествах и свойствах предметов профанического мира. Особая ситуация загадывания создается необычным построением вопросов: трехкратное повторение значимого слова («гора над горами гора» и т.д.) усиливает значение как самого вопроса, так и ответа. Присутствие в этой группе вопросов о кремне, медведе, соколе наряду с вопросами о таких священных «объектах» как «гора Фавор», «Иордан вода» возможно объяснить коми–зырянскими представлениями, в которых кремень, медведь наделены особой степенью сакрализации через принадлежность их к высшему божеству [10] .

Перечень вопросов о сакральных природных объектах и животных продолжают вопросы на библейскую тематику, посредством которых «проверяющий» определяет принадлежность дружки христианскому миру и знание им христианской «истории»:

Особенностью нижневычегодских записей является включение в диалог текстов, в которых реализуются традиционные для жанра приговора мотивы. В частности, в записях И.И.Разманова выделяется два текста, в которых представлен мотив «дружка / жених преодолевает символические препятствия на пути к невесте». В качестве символических препятствий выступают медведь, сидящий на пороге дома невесты, широкая река. Возможность их преодоления связана с наличием у жениха специального инструмента («самоходной лодки», «немецкого ружья»).

Близкие нижневычегодским тексты обнаруживаются в записях из Устюжского уезда Вологодской губ. Очевидные параллели нижневычегодские и устюжские записи обнаруживают на уровне построения текста (в основе лежит конструкция [у нас / у нашей невесты // у нашего жениха]). Сходство обнаруживается и на содержательном уровне: и в устюжских и в нижневычегодских текстах в качестве символических препятствий и средств для их преодоления используются одни и те же образы:[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Обращает на себя внимание символика текстов. В диалогическом противопоставлении «река широкая — реку перейдем» угадывается мотив «дальней дороги» в «иной мир». В образе медведя, возможно, отразились мифопоэтические представления о медведе как «духе–охранителе» [12] рода. Переход через реку, характерный для многих фольклорных текстов, символизирует свадьбу. Жених в этих фрагментах предстает как обладатель особых предметов: владение «немецким» / «турецким ружьем», «самоходной лодкой» является знаком его исключительности.

Что касается поэтического строя анализируемых текстов, то ответные реплики нижневычегодского дружки предельно акциональны, энергичны, насыщены глагольными предикатами, избегают распространения дополнительными членами предложения. Напротив, реплики устюжского дружки более развернуты, в них указывается наличие у жениха помощников, с большей детализацией представлен «арсенал» вооружения дружины князя.

Финальными в нижневычегодских диалогах являются тексты, которые представляют особый интерес в плане выполняемой в диалоге функции – загадки со сформулированным заданием (условно назовем их загадки–задачи). Символическое решение дружкой поставленной перед ним задачи является сигналом завершения словесного поединка. В обоих текстах реализуется мотив «добывание молодцем утерянных девицей или нарочно брошенных в море ключей». Сюжетная линия первого текста – тема поиска ключей от дома невесты – строится на основе приема «вкладывания», распространенного в славянской ритуально–мифологической традиции и характерного для текстов мифологического характера [13] :

– Наша невеста сидит за двенадцатью дверями, за двенадцатью замками, все замки замкнуты и ключ брошен в море.

– Шел я по лесу, по чаще. Пришел к морю. На море остров. Скочил на остров, на ней береза, я ее срубил. Под березой ящик. Ящик разбил. Там утки. Утка кинулась и выронила яйцо. Там был ключ, вот он, в кармане (НА КНЦ: Л.271).

Определенную близость реплика дружки обнаруживает с волшебной сказкой с сюжетом «Смерть Кащея в яйце» (СУС 302 [14] ). Трудность получения ключа в приговоре, как и яйца в сказке, связана с опасной дорогой и рубкой дерева. Однако развернутое, насыщенное элементами борьбы, поединка животных сказочное описание в приговоре представлено предельно лаконично; отсутствует конфликтность, характерная для сказочного повествования. Напротив, в реплике дружки детально передано описание поиска острова с березой, тем самым повторно обыгрывается одна из главных сюжетных тем приговора «дальней дороги за невестой – дороги в иной мир». Задание найти брошенные в море ключи дружка решает подобно сказочному герою: в сказке герой, отыскав яйцо, умерщвляет противника; в приговоре получение ключа равносильно получению самой невесты, т.е. «смерти девьей красоты» и воскрешению девушки в ином качестве [15] .

«Подвижность» в повествовании достигается употреблением глагольных форм (шел, пришел, скочил) и последовательным перечислением пространственных объектов (лес, чаща, море, остров). Такое перечисление характерно для мифологических текстов, в которых задается направление движения героя к мифологическому центру. В ответной реплике дружки отчетливо проявляется «идея связывания» [16] , характерная для поэтического строя волшебной сказки.

Во втором тексте тема получения брошенных в море ключей распространяется дополнительной сюжетной линией: вместе с ключом дружка должен принести голову разделанной особым способом щуки–рыбы, что является обязательным условием получения невесты. Доказательством решения задачи, таким образом, становится не ключ, который приобретает второстепенное значение, а голова щуки–рыбы:

– [Царевны] нет, она живет на острове в замке. Замок этот заперт наглухо. Ключ брошен в море и его проглотила щука–рыба. Поймай ее, распори брюхо со спины, сохрани ее голову, забери ключ и приходи сюда. Тогда ты увидишь царевну.

– Ехал я по морю, шел я по суху, плавал под парусом. Длинной острогой поймал щуку–рыбу. Нашел ключ, принес голову щуки–рыбы. Господи, благослови, отворяйте! (Старцев, 212).

Возможно, появление в тексте образа щуки–рыбы обусловлено коми–зырянскими верованиями, поскольку в представлениях коми щука занимает особое место среди других представителей ихтиофауны. Большое количество примет и поверий связано с головой щуки. В частности, челюсти щуки у коми–зырян считались «одним из наиболее действенных амулетов–оберегов от воздействия колдовских чар» и укреплялись над дверью или около косяка для защиты от нечистой силы, а зубы были «лучшим средством, облегчающим роды» [17] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Итак, нижневычегодские диалоги, сопровождавшие отпирание закрытых дверей дома невесты, характеризуются особой композиционной целостностью. Определенные закономерности обнаруживаются в последовательности текстов: зачином служат атрибутирующие дружку вопросы, завершает словесный поединок представителей двух родов загадывание загадки–задачи и ее символическое решение.

Функции загадывания загадок, вопросов состоят в идентификации дружки; создании общего «первопространства» обоих родов (посредством проигрывания ситуации «первотворения» из Хаоса интегрируется новый Космос) и в этом загадывание в свадебном обряде функционально близко святочному [18] ; уточнении ценностных ориентиров испытуемого — дружки как представителя другого рода. Наконец, посредством загадок–задач происходит проверка способности дружки, т.е. жениха (в контексте представлений о дружке как заместителе жениха) преодолеть символические препятствия на пути к невесте.

Любопытно, что диалог эксплицирует идею, согласно которой путь жениха за невестой представляет собой цепь возрастающих трудностей. Такой вывод возникает при анализе содержания и функциональных характеристик текстов, организующих ритуальный акт «отпирания дверей». Последовательность текстов диалога показывает, что с каждым новым вопросом, загадкой представителя невесты усиливается эмоциональная напряженность словесного поединка и повышается степень трудности вопросов. Загадывание, таким образом, представляет собой своеобразное испытание жениха с целью подтверждения его готовности (умственной и физической) к переходу в другой социально–возрастной статус. Именно этой задачей обусловлена структура ритуального диалога.

• [1] Мотивы обозначены А.К.Мореевой: (Мореева А.К. Традиционные формулы приговора дружки // Художественный фольклор. М., 1927. Вып. 2–3. С.118–119).
• [2] Мы не ставим перед собой задачу разграничить загадки и вопросно–ответный диалог, хотя при анализе текстов вынуждены оперировать такими понятиями как «загадка», «вопрос». В частности, В.Н.Топоров отмечает, что «не всегда можно вполне четко отделить „загадочное“ от „вопросно–ответного“ и „диалогического“»; (Топоров В.Н. Из наблюдений над загадкой // Загадка как текст. 1. М., 1994. С.99).
• [3] Кенгас–Маранда Э. Логика загадок // Паремиологический сборник. М., 1978. С.256.
• [4] Зачастую собиратели подчеркивают, что знание дружкой правильных ответов на вопросы было непременным условием загадывания. В этом контексте показателен комментарий И.И.Разманова к текстам, записанным на Нижней Вычегде: «Дружке задавали обычно такие вопросы, и так он должен был на них отвечать» (Научный архив Коми научного центра Уральского отделения РАН: Ф.1. Оп.11. Д.217. Л.271; далее в тексте и ссылках НА КНЦ: Л.271).
• [5] Старцев Г.А. Свадебные причитания зырян на Выми // Материалы по свадьбе и семейно–родовому строю народов СССР. Л., 1928. С.211–212 (далее в тексте и примечаниях: Старцев, с указанием страницы). Диалог опубликован на русском языке. Второй диалог обнаружен в архивном деле, хранящемся в научном архиве Коми НЦ (Плесовский Ф.В. Свадебная поэзия коми. Часть 2. Сыктывкар, 1962) (шифр см. выше). Диалог записан на русском языке, за исключением ответов на три вопроса, которые даны на русском с переводом в скобках на коми язык. Некоторые факты биографии И.И.Разманова (1902–1932 гг., родился в д.Мырьерем Айкинского с/с Усть–Вымского района, после окончания учительской семинарии в Тотьме до 1927 года работал учителем в сс. Айкино, Усть–Вымь (Костромина И.Н. Получше небесной музыки // Родники пармы. Сыктывкар, 1995. Вып. 4. С.69–78) позволяют предположить, что местом записи был Усть–Вымский район.
• [6] Так, в записях И.И.Разманова эта часть диалога состоит из 7 вопросов, в записях Г.А.Старцева она более лаконична и представлена 3 вопросами. Диалог, записанный в Усть–Цильме, состоит из 12 атрибутивных вопросов. Большой объем диалога и «репертуар» вопросов связан, в частности, с определением конфессиональной принадлежности пришедшего (Максимов С.В. Год на Севере. СПб., 1890. С.444).
• [7] Топоров В.Н. К реконструкции «загадочного» прототекста (о языке загадки) // Загадка как текст. 2. М., 1999. С.54.
• [8] Топоров В.Н. Из наблюдений над загадкой. С.19.
• [9] Топоров В.Н. К реконструкции «загадочного» прототекста (о языке загадки). С.51.
• [10] Согласно коми–зырянской мифологической версии кремень был создан верховным богом Еном для людей как укрощенный огонь (Конаков Н.Д. Би, огонь // Мифология коми. М.; Сыктывкар, 1999. Т.1. С.88). Медведь являлся одним из наиболее почитаемых животных и считался сыном верховного божества, лишенный им впоследствии права жить на небе (Конаков Н.Д. Ош, медведь // Мифология коми. С.269–271).
• [11] Шейн П.В. Великорусс в своих песнях, обрядах, обычаях, сказках, легендах / Материалы, собранные и приведенные в порядок П.В.Шейном. СПб., 1898. Т.I. Вып.I. С.438.
• [12] См., например: Иванов В.В., Топоров В.Н. Медведь // Мифы народов мира. М., 1992. Т.2. С.128. С другой стороны, любопытно, что в подблюдных песнях медведь предсказывает свадьбу (Власова З.И. К вопросу о поэтике подблюдных песен // Русский фольклор. Л., 1974. Т.14. С.81–82).
• [13] Байбурин А.К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян. Л., 1983. С.42–43.
• [14] Сравнительный указатель сюжетов: Восточнославянская сказка / Сост. Л.Г.Бараг, И.П.Березовский, К.П.Кабашников, Н.В.Новиков. Л., 1979.
• [15] О связи яйца в обрядах с культом мертвых и плодородием, возрождением см.: Топоров В.Н. К реконструкции мифа о мировом яйце (На материале русских сказок) // Труды по знаковым системам. Тарту, 1967; Пропп В.Я. Русские аграрные праздники. СПб., 1995. С.26; Успенский Б.А. Филологические разыскания в области славянских древностей. М., 1982. С. 73, 96.
• [16] Как отмечает А.Синявский, в сказке «каждая фраза заимствует из предыдущей какое-либо слово и воспроизводит его в новом повороте. На чем кончается один речевой период, то подхватывается в следующем речевом периоде…» (Синявский А. Иван–дурак: Очерк русской народной веры. М., 2001. С.100–101).
• [17] Конаков Н.Д. Сир I, щука // Мифология коми. С.341. В Карелии русские также вешают челюсть от первой пойманной щуки над входом в дом для предохранения домашних от всякого зла (Криничная Н.А. На синем камне. Мифологические рассказы и поверья о духе – «хозяине» воды. Петрозаводск, 1994. С.9. Цит. по: Гура А.В. Символика животных в славянской народной традиции. М., 1997. С.753).
• [18] «… огласовка традиционных представлений об устройстве мира […] оказывает продуцирующее воздействие на формирование мира в реальности, которому, по народным представлениям, отводится календарное время Святок…» (Мадлевская Е.Л. Рассказывание сказок в Святки // Русский праздник. Праздники и обряды народного земледельческого календаря. СПб., 2001. С.477).