Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Основная цель нашего сообщения – хотя бы в первом приближении выявить генетические связи былин из Сборника КД [1] с версиями и редакциями сюжетов, характерными для разных регионов русского Севера, и в этой связи предложить некоторые коррективы в истолкование ряда оригинальных эпизодов, мотивов и деталей. Следует подчеркнуть, что сопоставление текстов из уральского сборника требует предельной осмотрительности, поскольку причиной многих параллелей и перекличек может быть книжное влияние. Более трети из 350 зависимых от книги былинных текстов [2] в той или иной степени связаны со Сборником КД [3] . А ведь в нем представлена только половина сюжетного состава русского эпоса, к тому же слабые в художественном отношении тексты («Дюк», «Козарин», «Илья и Сокольник» и др.) практически не получили выхода в массовые издания.

Вот уже почти два столетия повышенное внимание исследователей привлекает былина «Алеша Попович и Тугарин» (№20), в которой объединены две версии сюжета («Алеша освобождает Киев от Тугарина» и «Переодетый каликой Алеша убивает Тугарина»). Неоднократно высказывалась мысль о механическом соединении двух самостоятельных эпических песен, что привело к явному алогизму – богатырь дважды убивает одного и того же противника. Наиболее категорично высказались по этому поводу Ю.И.Смирнов и В.Г.Смолицкий, считающие, что данный текст составлен сводчиком, который «имел перед собой две различные записи от уроженцев разных мест» и не только объединил их в одно произведение, но и дополнил перенесениями из других былин и эпизодами собственного сочинения, не имеющими аналогов в других записях [4] . При всей своей внешней убедительности эта интерпретация текста представляется не совсем корректной.

Целый ряд мотивов и подробностей, трактуемых как новации сводчика, изредка фиксировались собирателями в других регионах, что свидетельствует в пользу их традицинности. Выезд богатыря и его спутника из Ростова изображен во всех трех пинежских вариантах [5] , к Ростову приурочено действие и в алтайской былине об освобождении Алешей своей сестры–полонянки [6] . Нет достаточных оснований считать перенесением из «Молодости Чурилы» «эпизод, где княгиня Апраксеевна порезала руку, заглядевшись на Тугарина». В былине о молодости Чурилы из Сборника КД (№18) этот мотив отсутствует, а вот в мезенской старине об Алеше и Тугарине он имеется [7] . Ни в одном другом варианте герой не бьется с Тугарином о велик заклад, но мотив поручительства, обычно сопутствующий закладу, фигурирует в записях из северо–восточной Сибири. Поэтому не обязательно видеть в этом эпизоде перенесение из сюжета «Иван Гостиный сын».

Следует подчеркнуть, что повторение стереотипных формул (причем повторение не буквальное, а с незначительными вариациями) – характерная особенность уральского сборника (см., например, стихи 10 и 60, 164 и 173, 166 и 175, 200 и 212 в «Илье и Калине»). Самый показательный пример (и одновременно веский аргумент против тезиса об активном вторжении в тексты предполагаемого «сводчика») – непреднамеренное повторение эпизода с человеческим черепом во второй былине о Василии Буслаеве (ст. 85–105 и 238–267). Только исполнитель мог, случайно спутав очередность эпизодов, повторить описание не дословно, а с незначительными изменениями на уровне «вибрации текста» (термин К.В.Чистова) [8] . Сознательное стремление составителя–«сводчика» к единству эпического стиля практически исключено. Для этого ему надо было на полтора–два столетия опередить свое время, предвосхитить не только научные идеи А.Ф.Гильфердинга и П.Д.Ухова, но и принципиально важные коррективы Б.Н.Путилова, первым обратившего внимание на относительную стабильность былинных «общих мест». В донаучную эпоху трудно себе представить столь бережное обращение с художественной тканью фольклорных произведений, на фоне которого неудачное соединение двух версий «Алеши и Тугарина» выглядит непростительным промахом. Поэтому нельзя исключать, что сделал это не «сводчик», а сам исполнитель, которому не было нужды задумываться над тонкостями былинной поэтики – они органично присущи его сказительскому стилю.

Наличие в репертуаре эпического певца разных версий или редакций одного сюжета – явление редкое, но отнюдь не исключительное; собиратели неоднократно сталкивались с фактами такого рода. От Т.Г.Рябинина записаны две версии «Михайла Потыка» и «Ильи и Калина»; от А.Крюковой – две редакции «Козарина» (оба варианта свободны от книжного влияния); от Ф. Конашкова – две редакции «Чурилы и Катерины» и т.д. По свидетельству А.Д.Григорьева, мезенская сказительница Д. Потрухова «слышала и ранее знала «Поездку Алеши Поповича с Екимом Ивановичем в Киев» [9] , то есть другую версию сюжета, отличающуюся от зафиксированной собирателем. Еще чаще записывались былины, в которых переплетаются элементы разных редакций сюжета (П.Воинов –«Илья и Сокольник», П.И.Рябинин–Андреев – «Ставр Годинович», Г.Якушов – «Ссора Ильи с Владимиром» и др.). Наконец, даже у первоклассных сказителей встречаются эпические песни, в которых механически соединены разнородные сюжеты, что приводит к алогизмам и внутренним противоречиям: Т.Рябинин – «Наезд литовцев» + «Скопин», П. Калинин – «Садко» + «Вольга и Микула» + мотивы из обеих былин о Василии Буслаеве, А.Сорокин – «Дюк» + центральный эпизод «Ильи и Идолища», А.Мартынов («Олёкса Малый»), В.Чекалев и Ф.Пономарев – «Михайло Потык», осложненный рассказами о приключениях побратимов главного героя, с включением в сюжет баллады «Молодец и казна монастырская» и др. На этом фоне былина об Алеше и Тугарине из Сборника КД не выглядит чем–то из ряда вон выходящим.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

При механическом соединении предполагаемым сводчиком «двух различных записей от уроженцев разных мест» естественно ожидать стилистического разнобоя, обусловленного спецификой региональных традиций. Ничего подобного в данном случае нет; обе части былины близки и по языку, и по стилю. В них идентичны все повторяющиеся имена собственные, включая редкое название Сафат–реки. Почти буквально совпадают некоторые формулы и типовые для всего Сборника КД формы слов и словосочетания (угрозы Тугарина – ст. 101–102 и 303–305; «заревел зычным голосом», «мало время позамешкавши»,«втапоры», «изволил / стали опочив держать», «гой вы еси, добры молодцы!» и др.). А вот тезис о лексическом и стилистическом своеобразии двух частей былины ничем не подтверждается. Текст не дает оснований согласиться и с замечанием Б.Н.Путилова о том, что «образ Тугарина в первой и второй частях былины внешне не совпадает» [10] . В обоих случаях речь идет об одноглавом (ст. 73–74, 120, 314) огнедышащем (ст. 102, 303) великане (ст. 69–71, 184–186, 194–198, 315), который ездит на коне (ст. 72, 123, 272) и вооружен обычным для всадника оружием (ст. 101, 305). Единственное отличие – упоминание во второй части крыльев бумажных – естественно объяснить изменением сюжетной ситуации (здесь Тугарин знает, что имеет дело с богатырем, и мобилизует все свои возможности, а в первой части прикинувшийся немощным каликой Алеша усыпил его бдительность).

Кроме отмеченных выше, можно указать еще несколько мотивов и деталей, параллели к которым обнаруживаются в записях из других регионов. Как в печорских и пинежских текстах, подробно описан выбор дороги героями былины; по просьбе Алеши надпись на камне читает Еким – в грамоте поученой человек. Возможно, исполнитель считал поповского сына неграмотным (ср. пинежский вариант, в котором прямо говорится: Не уцён–то Алёшенька грамоты [11] ). Тугарина несут на той доске красна золота (ср. тексты из Восточной Сибири и с Пинеги); у него черная грудь (ср. изображение этнических противников в былинах из Архангельско–Беломорского края); формула что у тебя за болван пришёл?… встречается в эпических песнях о татарском нашествии (Печора, Алтай, Выгозеро) и в отрывке из былины «Алеша и Тугарин», записанном в XVII веке [12] . Формула Тугарин потемнел, как осення ночь имеется в восточносибирских вариантах, Алешины молитвы доходны ко Христу – там же и на Печоре, в Шенкурском уезде Архангельской губернии. Столкновение Екима с неузнанным Алешей Поповичем изображается в обоих алтайских вариантах, а резкие выпады против княгини Апраксии – в текстах из северо–восточной Сибири. Суммируя эти факты, можно констатировать, что наиболее близкими к исследуемому варианту оказываются записи с Индигирки, Колымы и Алтая, а в европейской части России – печорские, пинежские и мезенские былины.

Главное противоречие данного текста исследователи справедливо видят в двойном убийстве одного противника. Но в принципе путь, избранный Киршей Даниловым для соединения двух произведений, следует признать перспективным. Побежденный в первом бою Тугарин предлагает Алеше побрататься с ним (ст. 115–118). Стоило богатырю пощадить его, и получилась бы классическая двухходовая былина, повторяющая структуру прионежской версии сюжета «Добрыня и змей».

В былине «Иван Годинович» (№16) царя Афромея сопровождает трехтысячное войско [13] В.П.Аникин истолковал эту деталь как нашествие «многотысячной силы загорского царя», увидел в ней осуждение сепаратистских устремлений удельных князей эпохи раннего средневековья, неприятие «браков с иноземцами, если они идут во вред Руси» [14] . На наш взгляд, исследователь абсолютизировал факультативную деталь, к тому же изолированную от контекста. Войско Афромея лишь упомянуто и не принимает участия в событиях; сам он назван подданником князя Владимира; богатырь его не убивает, а привозит в Киев; Владимир отпускает неудачливого жениха домой. Видеть во всем этом политический подтекст вряд ли правомерно – былина повествует о соперничестве из–за женщины. Иван Годинович тоже не добился своей цели и вынужден был казнить неверную жену. Не потому ли, что он нарушил общепринятые обычаи? И отец невесты, и ее первый жених упрекают богатыря: Ты суженое – пересуживаешь, ряженое – переряживаешь! Этот мотив зафиксирован практически во всех районах бытования данного сюжета, варьируется лишь его словесное оформление. Не исключено, что ориентируясь на привычные стандарты идеализации эпических геров, многие певцы начали осознавать города Чернигов и Муром как нерусские или переносить действие в Золотую Орду, Индию богатую, Литву поганую, называть отца невесты королем леховинским и т.п. (все северо–восточные регионы, Кенозеро, Пудога).

Ссылаясь на оригинальность эпизода с казачьей заставой на острове Куминском, Ю.И.Смирнов и В.Г.Смолицкий полагают, что данная версия сюжета «Поездка Василия Буслаева в Иерусалим» (№19) бытовала «в среде поволжской вольницы» [15] . Эта гипотеза представляется довольно шаткой. Во–первых, мотив крепких застав на пути в Иерусалим хорошо известен традиции северо–восточных районов; в одном из мезенских текстов содержится прозрачный намек на «воровской» характер этих застав [16] . Во–вторых, за пределами бывших новгородских владений эта былина вообще не записывалась (за исключением Сборника КД и краткого фрагмента с Дона). В–третьих, казачьи атаманы проявляют гостеприимство вовсе не потому, что они «раньше были знакомы с новгородским удальцом, «по «полетке» и по «поступке» узнают(!) Василия Буславьевича» [17] . Уподобление богатырской поездки (поступки) соколиному полету – общеэпическая формула, встречающаяся, кстати, еще в одной былине из Сборника КД (№21, ст. 111–113). Как и подобает богатырю, Василий Буслаев идет навстречу грозящей ему опасности, уповая не на прежние знакомства, а на свой червленой вяз (ст. 81–84). Увидев его с этой дубиной в руках, все на карауле испужалися, а атаманы со страху великова сочли за благо не искушать судьбу. Надо учитывать также характерную для эпоса условность повествования: змей, Батый, Тугарин нередко по поведению (по поступке) узнают своего противника–погубителя, с которым встречаются впервые; да и в этом тексте баба залесная безошибочно опознала новгородского буяна (А некому купатися [во Ердань–реке], опричь Василья Буславьевича). Наконец, если даже этот факультативный эпизод имеет поволжские корни, это вовсе не означает, что и вся версия сюжета возникла в этом регионе.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Применительно к Сборнику КД редкие топонимы и гидронимы, оригинальные лексические обороты оказываются весьма ненадежными «географическими» индикаторами. Создатель этой книги проявил поразительную географическую и этнологическую осведомленность. И дело здесь не столько в биографии Кирши Данилова (человека, безусловно, бывалого), сколько в «памяти слова», присущей фольклору в целом и былинам в частности. Упоминутые в былине «Добрыня чудь покорил» (сюжет «Добрыня и Алеша» – №21) чудь белоглазая и сорочина долгополая, черкесы пятигорские и калмыки со татарами, чукши и алюторы вовсе не означают, что певец сам побывал на Северном Кавказе, в районе древних новгородских волоков между реками Балтийского и Беломорского бассейнов, на Чукотке и Камчатке. А ведь есть еще грозный царь Этмануил Этмануилович, имя и отчество которого, вероятнее всего, восходят к литовскому фонетическому варианту слова «гетман» – «etmonas».

Точность этногеографических реалий вряд ли может служить и доказательством того, что данная редакция сюжета «прошла» через упомянутые регионы – слишком их много и слишком они удалены друг от друга. Между тем именно такой логикой руководствуются Ю.И.Смирнов и В.Г.Смолицкий, настаивая на волжских корнях былин «Василий Буслаев молиться ездил» и «Садков корабль на море стал». (Второй сюжет, как и первый, в Поволжье собирателями не фиксировался.) В первом случае единствнный аргумент – упоминание казачьей заставы на острове Куминском, во втором – ссылка на диалектную лексику («слова «ярыжки», «бусы» и др.») [18] , которая на поверку тоже оказывается недостаточно корректной. Это общерусские, а не поволжские слова; они представлены в словарях без пометок об их диалектном характере да и в севернорусских былинах изредка встречаются однокорневые лексемы ярыжник (Поморье [19] ), собака ярыжлива (Печора [20] ).

Редкие топонимы и гидронимы упомянуты в былине «Чурила Пленкович» (№18). Герой живет под Киевом, пониже Малова Киевца, на берегу реки Череги. Киевец как место жительства Чурилы известен колодозерскому старику (Пудога), а в пинежской былине о первой поездке Ильи Муромца есть такие строки: Доехал до Малого до Киева – Малой-от Киев в полону стоит» [21] . В уральском варианте традиционное название реки Сороги заменено сходной по звучанию реальной рекой Черегой в окрестностях Пскова [22] . Факт замены очевиден, поскольку прозвище отца Чурилы в тексте осталось прежним – Пленка Сороженин (ст. 125 и др.).

И в этом плане былины из Сборника КД органично вписываются в общерусскую традицию. Печорские певцы знают Варальское море и Каспицкое море беспроливное, города Суздаль, Ярославль, Саратов (Саратовские / Саратовы горы), Брянск (город Бранской / Обранской). Сказители с Мезени и Зимнего берега через многие столетия и тысячи верст пронесли память о Херсонесе – византийской колонии в Крыму – и сохранили древнерусское ее название – Корсунь [23] , а прионежские старинщики – о Златых воротах в Киеве [24] ), о пограничной реке Березине, некогда разделявшей Брянское княжество и Великое княжество Литовское [25] .

Не имея возможности подробно характеризовать соотношение каждой былины с записями из других регионов, попытаемся обобщить результаты сопоставительного анализа. Наибольшее количество схождений со «Ставром» (№15) обнаруживается в тексте из Владимирской губернии [26] и пересказах XVII–XVIII веков, место записи которых неизвестно [27] . Печорские варианты тоже примыкают к уральско–сибирской версии сюжета: в них нет мотива сватовства к родственнице князя Владимира, нередко изображается игра в шахматы как одно из испытаний пола мнимого посла. Былина «Илья Муромец и разбойники» (№69) в деталях повествования сходна с записями со средней Волги, «Добрыня и Маринка» (№9) – с кенозерско–мошенскими текстами. Старина «Иван Гостиный сын» (№8) близка к алтайскому варианту; с прионежскими текстами ее роднят лишь типовые формулы, зарегистрированные на Кенозере, Печоре и в других районах.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

В некоторых текстах переплетаются элементы, характерные для двух–трех эпических регионов. Так, «Дунай» (№11) и «Алеша и Тугарин» (№20) тяготеют к традиции Печоры, Мезени и Пинеги, но в первой былине есть также близкие параллели к «Василию Буслаеву» колодозерского старика, а во второй – к старинам из Сибири. Большинство редких мотивов и формул «Ильи и Калина» (№25) созвучно архангельско–беломорским (особенно печорским) вариантам. Правда, в них почти не встречается имя Калина, но зато одним из главных персонажей нередко является Василий–пьяница, упоминаются родственники татарского царя Коньшик / Коньшак и Артак (в уральском сборнике – Лоншек и Сартак). К «Ивану Годиновичу» (№16) наиболее близка самая ранняя запись этой былины конца XVII – начала XVIII в. [28] Параллели к двум последним текстам КД обнаруживаются и в выгозерских записях [29] , но не исключено, что они вторичны по происхождению и связаны с рукописным бытованием эпических песен в старообрядческой среде [30] .

Самая большая группа былин из Сборника КД тяготеет к традиции северо–восточных районов европейской части России, особенно много перекличек с печорскими записями. «Илья ездил с Добрынею» (№50) представляет собой механическое соединение сюжета «Илья и Сокольник» и редкой старины о бое Добрыни с бабой Горынинкой [31] . Попытки создания сложных по структуре призведений с использованием второго сюжета неоднократно предпринимались севернорусскими сказителями (Ф.Пономарев и Г.Крюков с Зимнего берега, колодозерский старик с Пудоги), но все они, как и текст КД, в художественном плане далеко не безупречны. Как и в ряде архангельско–беломорских вариантов, сын Ильи назван Борисом–королевичем, перед поединком он отпускает охоту; вместо имени Ильи Муромца нередко употребляется эпитет старой.«Илья Муромец и Соловей–разбойник» (№49) и две былины о Добрыне («Добрыня и Алеша» и «Добрыня и змей» – №№ 21, 48) в уральском сборнике, как и в северо–восточных записях, предельно просты по композиции; в них отсутствует целый ряд вставных эпизодов и мотивов, осложняющих повествование в текстах из других регионов (освобождение Ильей осажденного врагами русского города, второй бой Добрыни со змеем, описание его подвигов во время отлучки из дома, драматический диалог неузнанного сына с матерью и др.). Как и в печорских вариантах, в «Хотене Блудовиче» (№17) герой действует в одиночку, не развернут мотив социального неравенства жениха и невесты, играющий важную роль в старинах из Прионежья.

В былине «Василий Буслаев и новгородцы» (№10) некоторые оригинальные детали и формулы сходны с записями из северо–восточных регионов – от Шенкурска и Вологодской губернии до Печоры и Перми. Еще больше таких схождений в сюжете «Поездка Василия Буслаева в Иерусалим» (№19): изображается морская поездка, мать дает Василью запасы хлебныя, мореходы распределяют между собой обязанности на корабле; содержится глухой намек на славное боевое прошлое богатыря, череп которого попинывает Василий, и др. Уральский вариант «Саула Леванидовича» (№26) в сюжетном плане примыкает к записям с Карельского берега; с традицией архангельско–беломорского края сближает его и ряд специфических деталей. Наиболее близкие параллели к редким мотивам и образам в обеих былинах о Садко опять–таки обнаруживаются в старинах архангельских сказителей, в первую очередь печорских. Вопрос о причинах поразительного сходства былины «Соловей Будимирович» А.Д.Кривополеновой [32] с текстом из Сборника КД (№1) требует дополнительных исследований. На наш взгляд, убедительнее других выглядит предположение А.М.Астаховой о книжном источнике варианта пинежской певицы [33] . Показательно также, что в уральском сборнике есть все новгородски сюжеты, большинство которых за пределами европейского Севера России не записывалось, а также ряд других эпических песен, имеющих очевидную «северную прописку» («Волх», «Соловей Будимирович», «Сорок калик», «Козарин»).

Приведенные факты и наблюдения свидетельствуют о том, что больше половины былин из Сборника КД в композиционно–стилистическом плане примыкает к записям из Архангельско–Беломорского края (Печора, Мезень, Пинега, в меньшей степени – Кулой, Зимний берег, Поморье, Шенкурск). Схождений с прионежско–каргопольской традицией гораздо меньше, в основном они касаются отдельных формул и необязательных подробностей повествования (исключение – три былины колодозерского старика [34] ). Еще слабее связь уральских вариантов с текстами из центральных и поволжских губерний. Все это позволяет предполагать, что эпическое знание сказителей уральских (а быть может, и алтайских) заводов Демидовых формировалось под сильным влиянием традиции географически близких северо–восточных регионов. Определенную роль в этом процессе могла сыграть и местная традиция, оставшаяся практически незафиксированной.

В этой связи нельзя не воздать должное научной прозорливости С.И.Гуляева, который почти полтора века назад писал о Сборнике КД: «Происхождение песен […] должно отыскивать на северо–востоке нашего отечества» [35] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

• [1] Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым / Изд. подг. А.П.Евгеньева и Б.Н.Путилов. М., 1977. (Далее: КД).
• [2] Новиков Ю.А. Былина и книга: Аналитический указатель зависимых от книги и фальсифицированных былинных текстов. Санкт–Петербург, 2001. (Далее: Указ.).
• [3] К ним можно добавить не вошедшую в Указатель скрытую перепечатку из Сборника КД – саратовский вариант былины «Илья Муромец и разбойники», опубликованный в приложениях к сборнику Киреевского (Песни, собранные П.В.Киреевским. М., 1868. Вып. 7. С.7).
• [4] Добрыня Никитич и Алеша Попович / Изд. подгот. Ю.И.Смирнов и В.Г.Смолицкий. М., 1974. С.404–405. (Серия «Литературные памятники»).
• [5] Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д.Григорьевым в 1899–1901 гг. М., 1904, т.1; Прага, 1939, т.2; СПб, 1910, т.3. №№ 43, 50, 212. (Далее: Григ.)
• [6] Былины и исторические песни из Южной Сибири. Записи С.И.Гуляева. Новосибирск, 1939. №31 (далее: Гул.1939).
• [7] Григ., №334.
• [8] Ср. аналогичный случай в исполнительской практике пудожанина Г.Якушова, у которого диапазон варьирования гораздо шире. (Онежские былины / Подбор былин и науч. ред. текстов Ю.М.Соколова. Подгот. текстов к печати, примеч. и словарь В.И.Чичерова. М., 1948. №6, ст.50–104 и 107–145).
• [9] Григ., III, с.130.
• [10] КД, с.441.
• [11] Григ., №212.
• [12] Былины в записях и пересказах XVII–XVIII веков / Изд. подгот. А.М.Астахова, В.В.Митрофанова, М.О.Скрипиль. М.; Л., 1960. №27. (Далее: БЗП).
• [13] Ср.: Былины Севера / Записи, вступительная статья и комментарии А.М.Астаховой. М.; Л., 1938–1951. Т.1–2. №43 (Далее – Аст.); Песенный фольклор Мезени / Изд. подгот. Н.П.Колпакова, Б.Н.Добровольский, В.В.Митрофанова, В.В.Коргузалов. Л., 1967, №225 (далее: ПФМ).
• [14] Аникин В.П. Теория фольклорной традиции и ее значение для исторического исследования былин. М., 1980, с.271.
• [15] Новгородские былины / Изд. подгот. Ю.И.Смирнов и В.Г.Смолицкий. М., 1978, с.384 (далее – НБ).
• [16] Аст., №14, ст.466–472.
• [17] НБ, с.384.
• [18] НБ, с.412.
• [19] Беломорские старины и духовные стихи. Собрание А.В.Маркова. СПб., 2002, №293 (далее: Марк.).
• [20] Былины Печоры Корпус текстов подготовили В.И.Еремина, В.И.Жекулина, В.В.Коргузалов, А.Ф.Некрылова. СПб.,; М., 2001. Т.1–2. (Свод русского фольклора. Былины: В 25 т.; Т.1–2) (далее: БП).
• [21] Григ., №38.
• [22] Отмечено Б.Н.Путиловым – КД, с.440.
• [23] Аст, №15; Марк., №80.
• [24] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. М., 1909–1910. Т.1–3., №81. (Далее: Рыбн.).
• [25] Рыбн., №45 и др.
• [26] Русские былины новой и недавней записи из разных местностей России / Под ред. В.Ф.Миллера. М., 1908. №88.
• [27] БЗП, №№ 44, 45.
• [28] БЗП, №43 – отмечено А.М.Астаховой на с.17–18, 296.
• [29] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом летом 1871 года. М.; Л., 1949–1951. Т.1–3. №№ 179, 188, 194.
• [30] Новиков Ю.А. Сказитель и былинная традиция. СПб., 2000, с.91–100.
• [31] Б.Н.Путилов ошибочно утверждал, что этот сюжет неизвестен в других записях (КД, с.454).
• [32] Григ., №124.
• [33] Подробнее см.: Астахова А.М. Русский былинный эпос на Севере. Петрозаводск, 1948. С.314–315. См. также: Указ., с.155.
• [34] Рыбн., №№ 168, 169, прим. к №165.
• [35] Былины и песни Алтая. Из собрания С.И.Гуляева. Барнаул, 1988, с.22.