Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Как и другие произведения Т.Г.Рябинина, старину о Дунае записывали дважды [1] , и в обеих записях проявилась стойкая сдержанность сказителя в отношении богатырских качеств Настасьи–королевичны. В первой записи он вспомнил о Настасье только во второй трети текста — увозимая богатырями Опракса уже в чистом поде рассказывает Дунаю о своей сестре:

… Она ездит во чистом поле паленицею,200 Имеет в плечах силушку великую;Ежели наедет вас в раздольице чистом поле,С ней не делайте противности великие (Р.1, №9, с.141).

Последний стих можно понять как пожелание воздержаться от боя с Настасьей. Именно так его понимает тихий Дунай. Когда вскоре Настасья–королевична накатилась, «как сильная гора», он вежливо поздоровался с нею, тотчас сказал о том, что ее сестра идет замуж за князя Владимира, и немедля предложил ей пойти замуж за него, за тихого Дуная (Там же, с.142). В дальнейшем певец позволил Настасье традиционно отличиться лишь меткостью в стрельбе из лука (Там же, с.142–143).

Во второй записи, спустя одиннадцать лет, обнаруживаются подробности, несколько оживляющие богатырство Настасьи–королевичны. Уже в начале старый Пермин Иванович, заменивший тут традиционного Дуная, рассказывает князю Владимиру не об одной, как в первой записи, а о двух дочерях литовского короля, то есть вполне традиционно. О Настасье традиционно сказано:

Она ездит во чистом поли, полякует,Сильнё поляничищо удалое (Г.II, №81, с.98).

Это же повторяет Опракса–королевична уже на ночлеге в чистом поле. Напомнив Дунаю о своей сестре, она добавляет совсем иные слова, нежели те, что звучали в первой записи. Вместо пожелания воздержаться от боя Опракса пугает сестрою:

Как поедет-то она ко белым шатрам,Во белых шатрах нам живым не бывать (Там же, с.104).

После этих слов сказитель сразу же вводит в действие саму Настасью–королевичну. В погоню за похитителями она скачет на богатырском коне. Внимая красочному описанию скачки, слушатель вправе предвкушать картину нещадного боя, но Рябинин спешит разрушить подобное ожидание. У него Настасья–королевична так резво скачет, что

Проехала она да сестру родную,А проехала она и мимо Киев–град (!) (Там же, с.104).

Не дождавшись поляницы, Дунай отправляет в Киев Опраксу в сопровождении своих товарищей, а сам едет во чистое поле «посмотреть на поляницу удалую». Он находит Настасью, ставит против себя и объявляет ей о том, что «достал» Опраксу замуж за князя Владимира, затем тотчас спрашивает, пойдет ли Настасья замуж за него. Настасья без раздумий соглашается при единственном скромном условии: «Если ты мной не ломаешься» (там же, с.105). Позже, когда Настасья опрометчиво оспорила похвальбу Дуная, Рябинин позволил сказать ей:[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

А нечем-то ведь я да не хуже тобя:Сила (!) моя есть побольше твоёй,А ухваточка моя удалее тобя (Там же, с.107).

Слова Настасьи певец подкрепил лишь традиционной ее меткостью стрельбы из лука.

Между тем у других певцов кижской округи традиционное внимание к Настасье–королевичне не ослаблено. См. записи того времени: от К.И.Романова — Р.1, №43; повторно II, №94; от Т.Иевлева — Р.1, №71; повторно Г.II, №102; от А.В.Сарафанова — Р.1, №84; повторно II, №108; от Д.В.Суриковой — Г.II, №139. Они подробно описывали встречу и поединок Дуная с Настасьей–королевичной, которую Дунай принимал за некоего татарина или рыцаря, добавляли при этом какие–то свои детали или прибегали к перенесениям из других текстов. Д.В.Сурикова победу Дуная заключила примечательными словами:

185 ён побил поляницу удалую:Не сам побил, ему Бог пособил (Г.II, №139, с.419).

В этих словах видится уверенность певицы в том, что победа Дуная была предназначена, по ее мнению, свыше, поскольку иначе Сурикова не могла объяснить идущего из глубины времени предназначенного хода повествования.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Певцы понимали, что Настасье–королевичне назначено выйти замуж только за того героя, который победит ее в поединке. Это понимание отвергнуто Рябининым. Он предпочел описывать мирную встречу персонажей и быстрое согласие Настасьи на предложение Дуная выйти за него замуж — у Рябинина Настасья–королевична предстала прежде всего девушкой, выбравшей скорое замужество, а не воительницей, ищущей подвигов в чистом поле. Такую подачу добывания жены для Дуная нельзя объяснить тем, что сказитель позабыл или не сумел использовать описание поединка и последующие диалоги. Рябинин прекрасно знал нужные для традиционного повествования типические места и формулы.

Убедительные доказательства этого эпического знания легко открываются в другой старине певца «Илья Муромец и его дочь» (Р.1, №5; повторно Г. II, №77).

Старина начинается стихом, на который обычно не обращают внимания:

На славной на Московской на заставы (Р.1, №5);Ай на славноей на Московской на заставе (Г.II, №77).

В упоминании Московской заставы в чистом поле, где появляются татарские наездники, уместнее всего видеть отзвук реалии Московского государства, вынужденного выставлять к югу от Москвы заставы в предупреждение ежегодных набегов крымских татар вплоть до конца XVI в. Эту реалию могли озвучить в эпическом тексте только жители средней полосы нашей страны. Оттуда вместе с текстом ее принесли на Русский Север, — в частности, в Заонежье.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

К традиционному, краткому, но выразительному описанию поляницы (Р.1, №5, ст.8–10) Рябинин не удержался добавить описание шапочки:

И надето на головушку у ней шапочка пушистая,Пушистая шапочка, завесистая:Спереду–то не видать лица румяного,И сзаду не видно шеи белыя (Р.1, №5, с.100–101).

Описание шапочки Рябинин сохранил и спустя одиннадцать лет. Такую шапку можно было бы принять и за реалию, а, признав в ней головной убор кочевника, настаивать на изначальной принадлежности этой детали к некогда созданному тексту. Однако на самом деле сказитель прибегнул тут к перенесению типического места из былины «Чурила и Катерина (Смерть Чурилы)». У А.В.Сарафанова из д. Гарницы, где одно время жил и Рябинин, в самом начале былины о Чуриле спето:

5 Шапочку берет он во пятьсот рублейПушисту, ушисту, завесисту,Чтобы спереду не видно лица белого,А сзаду бы не видно шеи белоей. (Р.1, №85, с.431).

Прикрепленность описания шапочки к наряду Чурилы подтверждается и записью былины о нем у П.Т.Антонова из д.Гагарка Шальского погоста, на восточном побережье Онежского озера (Р.2, №162, с.323). В последующих, более поздних записях былины «Чурила и Катерина» такую шапочку Чурила обещает подарить служанке Катерины ради того, чтобы она не донесла мужу Катерины о встрече его жены с Чурилой. Зная об этом, можно утверждать, что Рябинин описание шапочки заимствовал и перенес из былины о Чуриле. И хотя эту былину у него не записывали, описание шапочки следует признать несомненным доказательством того, что Рябинин слышал ее и, наверное, даже мог бы передать ее хотя бы в своем пересказе. Следовательно, есть основание увеличить репертуар сказителя еще на один текст.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Далее в старине «Илья Муромец и его дочь» обращают на себя внимание угрозы поляницы: коль скоро князь Владимир не даст ей поединщика, то последует ужасное:

25 Самого–то я Владимира под мяч склоню,Под мяч склоню, да голову срублю,Черных мужичков–то всех повырублю,Божьи церквы все на дым спущу (Р.1, №5, с.101).

В первой записи поляница произносит эти угрозы при своем появлении в чистом поле, что соответствует традиционной канве повествования. Певец, возможно, ощущал некоторую нелогичность помещения тут речи поляницы. Быть может, кто–то из слушателей или он сам задался вопросом: отчего же, услышав речь поляницы, никто из богатырей сразу же не вступил в бой с нею? Как бы там ни было, но во второй записи о речи поляницы с угрозами становится известно много позже, из рассказа Добрыни, который подъезжал к полянице и не посмел сразиться с нею (Г.II, №77, ст.70–83), при этом певец добавил угрозу срубить голову и Опраксе–королевичне.

Те же угрозы, но уже от имени Калина–царя переданы Рябининым в речи Ильи Муромца, обращенной к его крестному батюшке Самсону Самойловичу (Г.II, №75, ст.270–274), что противоречит содержанию ранее дважды изложенной грамоты Калина–царя, где от Владимира требовалось расчистить в Киеве улицы и расставить по ним хмельные напиточки. В старине о Калине–царе Рябинин ошибся. Он ввел перенесение об угрозах вместо третьего повторения содержания грамоты Калина–царя. Для заонежских вариантов былины о Калине–царе характерно требование вражеского предводителя расчистить улицы и приготовить Киев для того, чтобы в нем разместиться Калину с его войском. Требование же выставить поединщика, сопровождаемое угрозами, в пределах былины о Калине–царе встречается в других, нежели Заонежье, местах бытования. Так, например, у Ф.Никитина, жившего на Выгозере, но, по его словам, усвоившего старины в Кемском у. (Карельский берег Белого моря), находим в былине о Калине–царе требование выставить поединщика и угрозы Киев в полон взять и «огнем сожечь» (Г.II, №170, с.635). Поэтому можно предполагать, что Рябинин слышал некую версию былины о Калине–царе от какого–то захожего человека, — ему понравилось типическое место с требованием выставить поединщика, сопровождаемым угрозами, и он его перенял.

Помимо былин «Илья Муромец и его дочь» и «Илья Муромец и Калин–царь» (в версии, записанной Гильфердингом), Рябинин использовал это типическое место еще в старине «Королевичи из Крякова», в рассказе ворона молодому Петрою Петровичу (Р.1, №22, с.181; повт. Г.II, №87, с.146). Прикрепление одного и того же типического места к трем разным персонажам, очевидно, обусловлено их общей ролью враждебных чужеземцев. Но вместе с этим прикреплением таким образом Рябинин, быть может, незаметно для себя прибегнул к унифицированию, ведущему к превращению трех разных персонажей в единообразно нарицательный образ этнического противника, который легко переходит из одного произведения в другое.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Богатырскую мощь поляницы певец отметил с помощью типического места, традиционного для этого сюжета: поляница подбрасывает под облака и ловит палицу в девяносто пудов. При виде этого зрелища даже у Ильи Муромца «сердце богатырское приужахнулось» (Р.1, №5, с.103; во второй записи упоминание о страхе Ильи снято). И тогда Илья вдруг падает «на бедра лошадиные» (?!) и умоляет коня послужить верою и правдою, по–старому и по–прежнему,

120 Чтобы не побил бы поганый во чистым поле,Не срубил бы он моей буйной головушки,Не распластал бы моей он груди белыя (Р.1, №5, с.103).

Во второй записи это желание Ильи Рябинин передал короче, при этом не преминув уточнить этническую принадлежность противника:

Не отдай меня татарину в чистом поли,Чтоб срубил мне-ка татарин буйну голову! (Г.II, №77, ст.126–127).

Неожиданное и безответное обращение Ильи к коню напоминает соответствующий эпизод в былине «Иван Гостиный сын», где герой, почувствовав смертельную опасность своего спора с князем Владимиром, падает коню «в ножку правую», рассказывает о споре и спрашивает, может ли конь выручить его буйную головушку, — провещившись «языком человеческим», конь обнадеживает хозяина. Былину «Иван Гостиный сын» записывали в Заонежье именно в пору Рябинина и всего лишь трижды (Р.1, №97; Г.II, №133, 135). Тем не менее перекличка эпизодов свидетельствует о том, что редкая по бытованию в Заонежье эпическая песня была слышана Рябининым. Он удачно выбрал нужный эпизод для усиления драматизма повествования и использовал схему эпизода, наполнив ее иным содержанием. Правда, он почему–то не позволил коню ответить на обращение Ильи или, иначе говоря, не развил, к сожалению, этот эпизод до логического завершения.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

К числу несомненных вставок в старину о бое Ильи Муромца с дочерью относятся также слова, произносимые Ильей при расправе с поляницей:

Не твой-то кус, да не тобе-то есть,315 И не тобе убить Илью Муромца! (Р.1, №5, с.107).

Тут Рябинин переиначил приговаривание Никиты Романовича из исторической песни «Иван Грозный и его сын», которую он сам твердо знал и пел на запись, — срубая голову детинушке Скурлатову, Никита Романович произнес:

Не твой-то кус, да не тобе-то есть,А не тобе, собака, насмехатися,125 А не тобе казнить сына царского! (Р.1, №20, с.175).

Приговаривание Никиты Романовича в тексте Рябинина вполне подтверждается записями этой исторической песни не только в Заонежье, но и на Выгозере, и в других местах: см., например, Р.1, №32 (повторно Г.II, №153); Г.II, №165, 175, 183 и др.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Обнаруживая разные источники вставок в старину «Илья Муромец и его дочь», нетрудно заметить, как разборчиво они подбирались сказителем. Все вставки уместны, все они хорошо легли в ткань повествования, слились с традиционными частями в единое целое и превратились в естественные элементы текста.

По применению типических мест и других изобразительных средств старина «Илья Муромец и его дочь» блещет отделкой. Повторы в ней строго соблюдаются, напряжения повествования постоянно поддерживается и в соответствующих эпизодах по необходимости нарастает. Старину в целом можно отнести к числу самых удачных по исполнению текстов Рябинина.

Певец и сам несомненно был удовлетворен своими описаниями свирепой поляницы, поединка Ильи с нею, расспросов победителя и притом настолько, что перенес многие части старины «Илья Муромец и него дочь» в другую старину — «Королевичи из Крякова» (Р.1, №22; повторно Г.II, №87). Неузнанного до времени Луку, брата Петроя, сказитель называет исключительно поляницей и описывает его действие глаголами только с женскими окончаниями. В старине о королевичах поляница, как уже отмечалось, так же, как дочь Ильи Муромца, выкликает поединщика и произносит те же угрозы. Весь текст старины — от встречи Петроя с поляницей до вынужденного признания поляницы в своем происхождении — представляет собою повторение соответствующей части старины «Илья Муромец и его дочь». Повторяясь, Рябинин не прибегал к сколько–нибудь серьезным словесным изменениям даже в пределах того или иного стиха. Он даже сохранил обращение поляницы к противнику «старая базыга, новодревняя», уместное по отношению к Илье Муромцу, но никак не к «молодому Петрою Петровичу» как его Рябинини сам же постоянно называет. Из–за произведенных перенесений из одной старины в другую текст о братьях–королевичах в подаче Рябинина отличается от других вариантов этой былины (см., например, Г.II, №136, 147, 192), как личная обработка от попыток удержаться в пределах той или иной местной традиции.

Старина «Илья Муромец и его дочь» в свою очередь — всего лишь производная от былины «Илья Муромец и Сокольник». Только у Рябинина находим замену сына дочерью. Ни в Заонежье, ни в других местах этой замены не наблюдалось, поэтому, за отсутствием контрольного материала, нельзя утверждать, что замену совершил кто–либо из предшественников Рябинина. Зная творческие возможности сказителя, следовало бы, напротив, полагать, что замену произвел сам Рябинин. Причины замены, естественно, остаются гадательными.

Единственным свидетельством бытования былины «Илья Муромец и Сокольник» в Заонежье выступают записи от С.И.Корнилова из д.Кургеницы на том же Б.Клименецком острове, где жил и Рябинин (Р.1, №81; повторно Г.II, №114; собирателями неверно, по ослышке записано название деревни: Курьеницы). Версии текстов Рябинина и Корнилова непохожи друг на друга. Рябинин определенно слышал иную версию былины «Илья Муромец и Сокольник», нежели ту, которую усвоил Корнилов. Это лишний раз подтверждает наше убеждение в том, что источники эпического репертуара Рябинина были действительно разными и необязательно местными.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Здесь мы не имеем возможности внимательно проследить путем сличения записей, как изменял сказитель тексты о Дунае и о Настасье–королевичне и о Илье Муромце и его дочери. Внимание привлечено тут лишь к ставшему очевидным: в одном случае Рябинин ослаблял воинственность поляницы, в другом — он заменил ею предшественника и усиливал представление о ее воинских навыках. О побудительных мотивах нет смысла гадать. О них должны были спрашивать собиратели. На долю исследователей остаются одни наблюдения за изменениями в текстах.

Изменения, совершенные Рябининым, несомненно продуктивны. При соответствующих условиях версии Рябинина вполне могли бы развиваться на местной почве. Но продуктивность версий Рябинина вместе с тем означает, что это отнюдь не ранние в эволюционном отношении формы. Тексты сказителя — поздние эволюционные формы, и только таковыми их нужно воспринимать.

• [1] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым / Изд. подг. А.П.Разумова, И.А.Разумова, Т.С.Курец. Петрозаводск, 1989–1990. Т.1–3 (далее – Р.); Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом летом 1871 года. М., Л., 1950. Т.2 (далее – Г.).