Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Свадебный обряд Лузского района Кировской области, безусловно, можно рассматривать в качестве варианта севернорусского свадебного ритуала. Жанровый состав лузской свадьбы – в терминологии носителей традиции – представлен «плаканьями», «песнями» и «частушками» («коротеньки», «перегудки») [1] .

Свадебные причитания («плаканья»), являясь одной из жанровых доминант лузской фольклорной традиции, имеют коллективную, тяготеющую к песенной, форму. Эта особенность лузских текстов (их устойчивость, удвоенность каждой строки) сближает «плаканье» с песней, а также определяет его высокую степень сохранности.

Теснейшим образом связанные с ходом обрядового действия, лузские «плаканья» приурочены к конкретному моменту довенечной части свадьбы: богомолью, шитнику, белой бане, расплетению/заплетению косы невесты, приезду свадебного поезда на смотры, благословению перед венцом. Стабильность текстов причети и отсутствие развернутых этнографических описаний обряда свидетельствуют о том, что причитания способны были выступать в качестве метатекста акционального кода ритуала. Так, каждому конкретному моменту довенечной части свадьбы соответствовал словесный текст или группа текстов. «Плакaнья» «Не молись Богу, не кланяйся..» и «Как по те годы у батюшка…» имеют функциональное и семантическое единство с обрядом богомолья, с которого начинается новый этап в жизни невесты. К шитнику строго приурочены причитания «Вы кладитё, подруженьки», «Искроили всё, изрезали», «Вспомнитё, вздумайтё, подруженьки». Основной темой этих «плакaний» является прощание с подругами и вольной девичьей жизнью; в них представлен «сценарий» обрядового действия – шитника. Сюжетные темы причитаний, исполняемых в обряде белой бани (благодарность и просьба разрушиться «белой банюше», «спасибо–поспасибо» истопникам, «поклон положу»), носят этикетный характер, их исполнение подчинено порядку ритуальных действий: они сопровождают реальный и символический «путь» невесты. «Плакaнье» на мосту «Случилось во тереме…» («Угорела головушка…») символизирует завершение этого пути и представляет собой своеобразную реализацию представления о преодолении невестой границы между внешним и внутренним пространством. В причитании «Отдает меня батюшко…», звучащем в кути по возвращении невесты из бани, эмоциональное напряжение достигает своей наивысшей точки, так как в число «клевимых» попадает не только невеста, но и все представители невестиной стороны: ее родители, близкие, подруги. Главной темой этого «плаканья» является прощание с родным домом, близкими; здесь звучат жалобы и сетования, актуализированные темой противопоставления «своего» «чужому» (корение чужого рода–племени, «чужого чуженина», противопоставление «у родимой матушки» «у лютой свекровушки» и т.п.). К этому же обрядовому акту наряду с причитанием «Отдает меня батюшко…» относится и исполнение текста с тем же зачином на сюжет «дочка–пташка». Несмотря на строгую приуроченность «плакaний» «Отдает меня батюшко…» к «сидению» в кути после бани, многие его сюжетные темы являются сквозными (универсальными) для всего периода просватанья (корение жениха, противопоставление жизни в родном доме и на «чужой стороне» и т.п.). Накануне дня венчания, утром смотрового дня звучало причитание, сопровождающее расплетение/заплетение косы невесты. «Плакaнье» «Росплетите/ расчешите/ заплетите, подруженьки…» не просто сопровождает «башение» невесты, оно подробно комментирует все действия девушек–подруг, тем самым являясь вербальным эквивалентом обрядового акта. Расплетение косы на Лузе (как и на Русском Севере в целом) оказывается тесно связанным с невестиной баней, что объясняется семантическим единством этих обрядовых моментов – прощание с девичеством, символом которого является «девья красота». В указаниях исполнителей отмечаются разногласия в определении места исполнения причитаний о красоте: причитания, разрабатывающие мотив передачи «честной дивьей красоты» («Да я отдам свою красоту…», вар.: «Да подарю я тебе, сестрица…») и мотив запрятывания красоты («И унесу я свою красоту…») могли включаться как в обряд «белой бани», так и сопровождать расплетение косы. Утрата акционального плана обряда передачи красоты привела к редукции поэтического текста (записи фрагментарны, неполны). Приезд свадебного поезда за невестой сопровождается достаточно полными (хорошо сохранившимися) текстами. Причитание «Сидела ли я, сидела…» (версия: «Отъезжает чужой чуженин…») является своего рода комментарием реального и символического «вторжения» жениха в пространство невесты. Появление семантики угрозы и недоброжелательности, отражающей представления о враждебности стороны жениха к невесте, мотивировано приездом «чужого чуженина». Завершает довенечный период свадебного обряда Лузы благословение родителей невесты перед отъездом к венцу. Оно сопровождается «плакaньем» «Не прошу я у тя, батюшко…», которому предшествует (или контаминирует с ним) «плакaнье» «Благодарствуй да тебе, батюшко…». Бoльшую эмоциональную напряженность приобретает «плакaнье» с просьбой о благословении, если оно оказывается адресованным невесте–сироте. Текст сироты может быть непосредственно присоединен к «плакaнью» «Не прошу я у тя, батюшко…», а может соотноситься с последним опосредованно, сохраняя общей лишь главную тему – «просьбу о благословении» («И как сегодняшняя ноченька…», вар.: «Да как сегодняшним денёчиком…»; «И стойте, дайте, подруженьки…», вар: «И пособите мне, подруженьки…»). Есть основания предположить, что приуроченность сиротского причитания к этому моменту обряда не была изначальной: возможно, его исполнение было включено в обряд посещения невестой кладбища.

Довенечный период лузской свадьбы предстает как цельная, условно говоря, замкнутая структура. Такой вывод возникает при сопоставлении «первого» и «последнего» текстов свадебных причитаний, обрамляющих весь период звучания причитаний [2] .

Способность причитаний замещать обрядовые действия проявляется в редуцированном обряде прощания невесты с объектами «своего» пространства. Текст причитания «напоминал» о тех событиях, которые в действительности не происходили, но должны были состояться, следовательно, вербальный текст мог заменять акциональный (этнографический). Причитание, исполнение которого предписывалось сложившейся традицией, приравнивалось к обрядовым действиям.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Таким образом, можно говорить о том, что лузские причитания обладают целым рядом признаков, обеспечивших их устойчивость в традиции, жизнестойкость в народной памяти.

В репертуаре свадебной лирики Лузы [3] , в составе которого 20 сюжетов (исключая корения) зафиксированных в 610 записях, выделяются песни элегического характера, функционально и тематически близкие причитаниям, полифункциональные песни, сочетающие в себе церемониальное, комментирующее и величальное начала и собственно величальные песни.

Наряду с песнями, входящими в общерусский фонд свадебной лирики («Много, много у сыра дуба…», «Соколы вы, соколы…», «Из-за лесу, лесу темного…», «Вьюн на воде…» и др.), свадебный репертуар Лузы представлен песнями, имеющими распространение только в отдельных традициях Русского Севера (например: «Черемуха – дерево лукаво…», «N со двора съехала…», «Середи двора широкого…», «Еще кто у нас по лавице сидит…»). Кроме того, некоторые варианты лузских песен обладают рядом специфических черт. Так, известные по другим традициям песенные сюжеты на Лузе имеют другие версии зачина («Как вечёр было по вечёру…», «Каменка разгорается…», «Попейтё, поешьтё, бояра…», «Не свет светаётся…», «Растворяйтёся, ворота, на пяту…»). Еще одной особенностью является то, что в сравнении с текстами из других традиций лузские отличаются наличием в них «добавочных» текстовых фрагментов. Например, песня «Черемуха – дерево лукаво…» (вторая ее часть – «Два цветика в землю упали…») содержит «дополнительную» величальную формулу; песня «В тереме свечки…» распространяется формульной темой «появление жениха» и т.п. В качестве «добавочных» в лузских песнях нередко используются устойчивые формулы из причитаний («Солнышко да по-за лесу…», «Ты наливной сладкой яблочок…»). Особая организация сюжетных тем (иной порядок их следования) отличает песни «Середи двора широкого…», «Как вечёр было по вечёру…».

Лузские свадебные песни могут быть охарактеризованы не только с точки зрения распространенности их сюжетов на территории России, но и бытования того или иного песенного сюжета внутри района. К популярным песням, зафиксированным в большом количестве записей, принадлежат «Много, много у сыра дуба…» (91 зап.), «В тереме свечки…» (66 зап.), «У N голова учесана…» (69 зап.), «Из кутей…» (68 зап.), «Каменка разгорается…» (52 зап.). Среди песен, представленных в небольшом количестве записей («Попейте, поешьте, бояра…» – 8 зап., «Из–за лесу, лесу темного…» – 6 зап.,) можно выделить такие, которые имели узколокальное распространение: только в Учацком сельсовете бытовала песня «Как во новой–новой светлице…» (7 зап.), в Верхнелальском – «Еще кто у нас по лавице сидит…» (9 зап.), в Лальском – «Черемуха – дерево лукаво…» (8 зап.). Популярность той или иной песни, о которой можно судить по количеству ее записей, обнаруживает прямую зависимость и от времени ее фиксации. Так, например, песня «Не свет светается…», неоднократно записанная в 1960–70-х гг. (17 зап.), не была зафиксирована экспедициями 1990-х гг.

Различные точки зрения исполнителей на функционально–бытовую приуроченность каждой конкретной песни в свадебном обряде Лузы позволяют говорить о том, что на позднем этапе бытования традиции (в пассивной памяти ее носителей) обнаруживаются модификации в обрядовом «тексте» – в соотношении вербального и акционального кодов. Примером изменений такого характера может служить песня «Солнышко да по-за лесу…». В самых ранних по времени записях местом исполнения песни называется пир в доме невесты; в записях же 1990-х гг. появляются указания на приуроченность ее к пиру в доме жениха. Определение песни как «застольной» и, соответственно, исполнение как на пиру у невесты, так и на пиру в доме жениха, связано с переосмыслением ее традиционной семантики: элегический характер песни отходит на второй план; главным оказывается информативная функция (комментирование движения невесты «по–за дубовым столам»). К изменению обрядовой приуроченности могут привести изменения композиции песни и, соответственно, ее семантики. Так, наличие зачина «Каменка разгорается…» в сюжете «Вьюн на воды» «диктует» исполнение песни в ритуале невестиной бани, а тот же сюжет с зачином «Не зелено вино разливается…» открывает свадебный пир у невесты. Таким образом, изменения обрядовой приуроченности и свободную миграцию отдельных песенных сюжетов внутри ритуала нельзя назвать стихийными или немотивированными.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Кроме того, «двойная» приуроченность характерна для песен, состоящих из двух и более сюжетных тем и, как следствие, выполняющих несколько функций. Наряду с контаминированными сюжетами (например: «Не зелено вино…» / «В тереме свечки…», «Попейте, поешьте, бояра…» / «Два цветика в землю упали…») на Лузе наблюдается явление соединения в одном свадебном тексте самостоятельных песенных сюжетов: «Как вечор было по вечеру…» + «Из–за лесу, лесу темного…», «Славный звон…» + «Не было ветру…» (1 версия), «Из кути…» + «Не было ветру…» (2 версия), «Черемуха – дерево лукаво…» + «Два цветика в землю упали…». Процессы разрушения традиции, выраженные чаще в утрате второй части песни, реже в разделении текста на две самостоятельные песни, приводят к изменению функциональной приуроченности песен в обряде. Например, песня «Черемуха – дерево лукаво…» (в полном, «двухсюжетном» варианте) исполнялась в обряде дарения невестой родни жениха; с утратой второй части песни («Два цветика в землю упали…») на первый план выдвинулась тема соединения молодых, выраженная в наличии как сюжетного, так и описательного величания, в результате песня стала восприниматься как «застольная».

Таким образом, можно отметить своеобразие некоторых лузских песенных сюжетов и версий. Анализ фиксированных с конца 1960-х по 1990-е гг. записей свадебной лирики позволил увидеть прямую зависимость жанровой принадлежности того или иного песенного сюжета от его функционально–семантических характеристик.

Наблюдения за функционально–бытовой стороной свадебного фольклора Лузы позволили выявить значительный корпус текстов с функцией корения. Количество корильных песен значительно превосходит количество песен величальных: зафиксировано более 10 корильных сюжетов в 150 записях.

Вопреки имеющемуся мнению, что в свадебном обряде реализуется схема «корить чужих, величать своих», в лузской традиции наблюдается иное: в доме невесты и корят, и величают сторону жениха, а в доме жениха – сторону невесты. Своеобразие лузских корений заключается еще и в том, что корение, как правило, предшествует величанию, а не следует за ним как наказание за скупость.

Адресатами корений на лузской свадьбе оказываются практически все участники обрядового действа: свадебный поезд жениха («Вы N – щеголи…»), тысяцкий («Как у тысяцкого господина…», «Тысяцкий, тысяцкий, что ты криво сидишь…»), сват («Уж ты сват, ли ты, сватовщик…»), сватья/сваха [4] («Сватья/сваха–чупаха/обжора/непрядеюшка…», «Где сватья была?..», «Сватья, ночуй…», «По реке борона плывёт…»), жених («Молодой князь – недорода…»), невеста («Кунья шуба, не попыхивай…», «Ты куда, дитя, ездило…», «Середи двора широкого…»). Однако объем термина «корение» не ограничивается семантикой осмеивания участников свадьбы (корильная песня); корение оказывается шире жанрового определения – корением не только осмеивали, но и вообще выражали негативные отношения разного рода. И тогда, кроме собственно корильных песен, функцию корения способны выполнять причитания, так называемые церемониальные, или комментирующие, песни и особого рода частушки.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Исполняемые на протяжении всего обряда, корения демонстрируют динамику развития эмоционально–экспрессивной мотивации осуждения противоположной стороны. Корения по–разному развивают одну из центральных идей свадебного обряда – борьбу двух враждующих сторон – рода жениха и рода невесты. В жанре причитания противоположная сторона выступает как чужое, враждебное, опасное. Здесь детально разрабатывается образ «чужой стороны», причем чужая сторона имеет обобщенно–абстрактный характер. По мере приближения к дому невесты свадебного поезда «чужая сторона» постепенно «конкретизируется» в образах ее представителей – жениха и его окружения, хотя описание свадебного поезда носит пока еще обобщенно–нарицательный характер. Вначале жених изображается угрожающе, однако впоследствии чувство страха перед женихом постепенно преодолевается посредством смеха. Так, образ грозного жениха–погубителя сменяется на уничижительное его изображение. В корении свата, представленном и песней и частушкой, обнаруживается тождественная динамика образа.

Специальных корильных песен, адресованных невесте, на Лузе не отмечено. Корение невесты осуществлялось либо посредствам приема реверсии: через величание жениха («Кунья шуба, не попыхивай…»); либо включением особых формул «опевания» в песни, комментирующие встречу от венца («Ты куда, дитя ездило?..», «Середи двора широкого…» и др.). Однако сама идея «хаяния» невесты, осмысляемая как своеобразная форма испытания, обнаруживается в текстах разной жанровой принадлежности. В причетных текстах идея корения эксплицируется в формулах самоуничижительной характеристики невесты. Те же характеристики особым образом преломляются в песенных текстах: неспособность выполнять хозяйственные работы становится предметом осмеяния, в отличие от причитаний, где эта неспособность является одной из мотиваций невозможности брака. Оставаясь единой, функция корения в различных текстах имеет семантические нюансы в ее реализации [5] .

Несмотря на то, что корения пронизывают весь обряд, большая часть текстов приходится на довенечный период – смотры. Неравномерность распределения корильных текстов в сценарии свадьбы, а именно превалирование корений жениховой стороны (жениху, свату, боярам–свадебжанам, князевой свахе) над невестиной (невесте, невестиной свахе) связана с тем, что во многом семантика свадьбы определяется интерпретацией событий, происходящих с невестой (женская инициация), тем самым, линия невесты является более развернутой.

Функциональную и тематическую близость к «классическим» жанрам свадебной лирики обнаруживает «свадебная» частушка [6] . Выполняя те же функции, что и причитание и песня, частушка активно использует традиционную символику. Ввиду малой формы жанра образы в частушке оказываются семиотически нагруженными, маркированными традицией. Заимствуя набор символико–поэтических средств традиционных жанров, частушка сужает разработанные в «классических» свадебных жанрах сюжетные мотивы до образов–символов. Однако, наряду с семиотической концентрацией образов, частушка, «ориентируясь» на замещаемые жанры причитания и элегической предвенечной песни, стремится к расширению своей композиционной формы до песенной (куплетной), образуя частушечный спев.

Отмечая чрезвычайную «открытость» и «проницаемость» жанра частушки как позднего явления в традиционной культуре, укажем, что она обладает известной полифункциональностью (даже внутри свадебного обряда). Тем не менее, сюжетика, тематика и эмоциональный характер текстов позволяет говорить о специфике свадебной частушки. Благодаря такому универсальному признаку этого жанра, как полигенетизм, частушка оказывается способной дублировать любой традиционный жанр свадьбы.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

• [1] Материалом для доклада послужили экспедиционные записи Российской Академии музыки им. Гнесиных (1968–1969, 1979–1981 гг.), Московского госуниверситета им. М.В.Ломоносова (1989–1991 гг.), Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН (1992 г.), Сыктывкарского госуниверситета (1990–1995).
• [2] О «рамочных» текстах лузской свадебной причети подробнее см.: Шевченко Е.А. Свадебные причитания Лузы (логика исполнения в обряде) // Славянская традиционная культура и современный мир. М., 2002. Вып.4. С.40–47.
• [3] О лузских свадебных песнях см.: Браз С.Л. Некоторые стилевые особенности лузских песен // Музыкальная фольклористика. М., 1978. Вып.2. С.180–212; Песни реки Лузы. М., 1977; Шевченко Е.А. Песенный репертуар лузской свадьбы // Коренные этносы Севера европейской части России на пороге нового тысячелетия: история, современность, перспективы: Материалы международной научной конференции. Сыктывкар, 2000. С.442–444.
• [4] Подробнее см.: Шевченко Е.А. Корильные песни сватье в Лузском районе Кировской области // Традиционная культура: Научный альманах. М., 2000. №2. С.90–97.
• [5] Шевченко Е.А. Невеста как объект корения в свадебном обряде Лузского района Кировской области // Духовная культура Севера: Итоги и перспективы исследования. Материалы конференции. Сыктывкар, 2002. С.27–40.
• [6] Подробнее см.: Шевченко Е.А. Свадебные частушки Лузы // Русский фольклор: Материалы и исследования. СПб., 1999. Т.30. С.198–214.