Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Проблематика локальных групп как постоянная, а с конца 1980-х гг. – и одна из наиболее разрабатываемых в этнографической регионалистике Русского Севера и Северо–Запада – зоне давних славяно–финских контактов – имеет значительные результаты. Постепенно вырисовалась таксономия локальных общностей, заданная историко–социальными и этнокультурными процессами, определившими их тип и характер. В числе групп этнолокального типа особый интерес представляют те, которые сложились в итоге миграционных процессов вне родной территории. К ним относятся тихвинские и тверские карелы, интерес к которым был вызван, во-первых, их неизученностью и, во-вторых – «загадочностью» локальной вариативности как таковой, поскольку в каждом конкретном случае в этнической структуре обнаруживались разные иерархические наборы приоритетных групповых признаков. Так при изучении группы тихвинских карел в качестве влиятельнейшего признака общности был выявлен конфессиональный – принадлежность к старообрядчеству беспоповского толка. Поиск причин его первостепенности заставил сосредоточиться на истории беспоповства на Северо–Западе в целом и его особенностей, связанных с карельской культурой и переселенческих групп, прежде всего.

Комплексный анализ исторических свидетельств и современные полевые исследования показали, что старообрядчество явилось ведущим этностабилизирующим фактором не только для тихвинских карел, но и ряда малых локальных групп Тверского края (например, б. Новоторжского и Вышневолоцкого уездов Тверской губ.). Таким образом, на повестку дня был поставлен вопрос о карельских локальных общностях этноконфессионального типа.

Общими для означенных групп карел были исходные исторические обстоятельства (1617 г.), приведшие к массовой миграции и формированию новых локальных общностей Новгородской и Тверской губерний. Среди последних следует назвать и такие как расселение на обезлюдевших землях, где мигранты селились компактными, хотя и различными по численности семейно–родовыми кланами. Со временем, когда восстановилась прежняя система государственного надзора, нарушенная в годы Смуты, карелы в большинстве случаев оказались насельниками конкретных административных и церковных единиц: волостей и приходов, в рамках которых началось сложение новых локальных групп. Существующие и поныне различия в этнолокальных традициях очерчены названными границами, а выделенные лингвистами диалектные группы, например, тверских карел отнюдь не всегда совпадают с этнолокальными.

В числе общих многоаспектных факторов группового сложения следует назвать те, которые, прежде всего, позволили «корельским выходцам» освоить природную среду: наличие гибкой системы жизнеобнеспечения лесо–таёжного типа с высоким уровнем адаптации к окружающей среде, а также «природоподражательность» (термин В.П.Орфинского) и природоукорененность карельской культуры, основанные на лесной зонально–климатической ориентированности.

История природно–хозяйственного освоения отразилась в системах крестьянского заселения и расселения, хозяйственно–культурном комплексе, типах жилых и хозяйственных построек, формировании и эволюции собственного этнолокального пространства, включавшего в себя дорожную сеть, сельскохозяйственные, рыболовные, промысловые и лесные угодья, местные ремесленные центры, а также в устных исторических преданиях и легендах, в карельской микротопонимике.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Символизация обретенного = «своего» пространства нашла выражение в закрепление за ним понятия Корела, носящего предельно точный этнический статус. Оценка переселенцами физико–географических условий новой родины, как близких Карелии, способствовала использованию карельской лексики для её обозначения. В частности, сохранение, по мнению карел, прежнего типа хозяйствования актуализировало архаичную часть топонимической модели, связанной с подсечной системой земледелия и использованной поэтому для обозначения земельных угодий. При том, что местная гидрографическая номенклатура в зоне карельского расселения – безусловно, русская, сохранился основной пласт собственных гидрографических топооснов, таких как –jogi, –oja, –jarvi, –lambi, –lahta и –suo, позволивших создать локальную микротопонимическую систему, не просто отражающую особенности местного «водного» ландшафта, но придающие ему карельские, стало быть, узнаваемые черты. Пример географической лексики тверских и тихвинских карел говорит об активном использовании её для обживания нового природного пространства, обозначив в нем к тому же сходство и аналогии покинутым местам обитания – «леса, озера как в Карелии», что говорит о тенденции коллективного сознания к отождествлению образов старой и новой родины по фенотипическим и ландшафтным признакам.

В противопоставлении «Корела – Русь» отразилась также связь карельских переселенцев с их общекарельским историческим прошлым. Даже современная оценка степени сохранения «карельской» среды обитания, противопоставляемой «русской» – Руси свидетельствует о важности этнической идентификации, закрепленной родным языком.

Двумя основными факторами для создания поселения были наличие пригодных пашенных, сенокосных и пастбищных земель которые, как правило, соответствовали угодьям позднесредневековых поселений, и освященность этих мест реальными и легендарными свидетельствами. Совокупность «человеческого» и «сакрального» факторов пространства или же наличие последнего (кладбище предков, аборигенов и т.п.) носит универсальный характер. Принцип хозяйственно–сакральной преемственности отчетливо просматривался и в карельской поселенческой системе: деревни первой волны переселения были построены на месте или рядом со средневековыми жальничными захоронениями. Отметим, что тот же принцип использовался и в XIX–ХХ вв. при создании деревень и хуторов. В народной памяти отчетливо сохранились названия деревень, которые были здесь до «Литвы» или во «времена Литвы» (предков), а ныне существуют как сельскохозяйственная топонимика.

Русские названия деревень, бытующие в фонетически адаптированном виде, представляют собой, по большей части, старые топонимы, унаследованные переселенцами от русского населения, остальные, хотя и обозначают поздние, образованные на новых местах карельские поселения, также, в основном, русского происхождения.

Идея границы на уровне отдельного поселения выражена структурой, стремящейся к замкнутости – в идеале это круг; отсюда устойчивость прослеженной на ряде деревень беспорядочно–круговой застройки; наличие в деревне центра, как правило, сакрального (часовня, моленная) и социального (земская станция, школа, лавки).[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Таким образом, системы заселения и поселения иллюстрируют совокупность отражаемых ими культурных противостояний на уровне внутригрупповых отношений: старо– и новопоселенцы, и внешних: старообрядцы – православные; а так как в числе последних были наряду с русскими карелы, то здесь проявлялся этноконфессиональный уровень различения, символизирующий и системообразующий собственно карельско–старообрядческую традицию.

Зоны исключительно природно–хозяйственного внедрения и освоения, со временем приобрели черты этноконфессиональной границы со своими центрами «стягивания» разноконфессиональных святынь. В их числе были находившиеся в ведении «старших, средних и младших хозяев» = духов – покровителей поля, воды и леса; почитаемые деревья в лесу, на окраинах старых полей, сенокосных и пастбищных лугов, подсек, на перекрестках лесных дорог и троп и их соединении с водными путями и т.п. (культ так называемых karsikko).

Пространство леса, как и поля, дороги заполнено и закреплено культурой речи, пения, крика. Это мужские и женские мелодии–сигналы – ауканья, охотничьи и пастушеские лесные напевы, заговоры. Но, как и повсюду в лесных районах России, лес был еще и пустынью, прибежищем для иноков – людей духовно взыскующих; местом, где с Пасхи и до Вознесения звучал пасхальный тропарь.

Неуничтожимость и сакральная преемственность выразилась в унаследовании карельскими мигрантами старых культовых мест и объектов. Таковыми являются лесные заброшенные позднесредневековые кладбища, называемые жальниками (zal’nikka) или рощами (rossa). Все рощи, включая и кладбища, будучи результатом человеческого воздействия на природное пространство, превращались в силу разностадиальных мировоззренческих толкований в мощные сгустки маргинальных локусов священного с видимыми и невидимыми границами, явными и тайными проявлениями, пульсирующими в зоне порогового общения с миром ушедших – первонасельников, предков, родственников.

На первом этапе переселения, когда происходило обживание новых мест и адаптация собственного хозяйственно–культурного опыта, самосознание карельских мигрантов было обречено на обостренное противоположение себя местной русской традиции. Со временем, идеологической и духовной опорой своего несходства с ней стала старая вера, которая в условиях инаковерующего и иноэтичного окружения придала особый характер самосознанию карел и символизации своей культуры.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Старообрядческое пространство складывалось в XVIII в. в первую очередь созданием собственных кладбищ с часовнями, деревенских часовен и моленных домов. Религиозная жизнь карельских старообрядцев существовала, с одной стороны, как и повсюду на Северо–Западе, в рамках так называемых «часовенных приходов», с другой – круга деревень того или иного моленного дома, не всегда совпадавших. Каждый из этих микролокусов имел свои моленные и совпадающие с ними брачные круги.

Моленные дома определяли жизнь той или иной деревни как конфессионального центра и сосредоточия всего карельского на протяжении весьма длительного срока. Миграция моленных домов, вызванная различными обстоятельствами, приводила не просто к смещению этого центра, но и к изменению границ общности. Наряду с моленными домами так называемую базовую символическую среду создавали часовни и часовенные праздники, сама схема их установления, собственная обетная топография, подчеркивающие явную и скрытую пограничность православия и староверия.

Интересные закономерности выявляются при сопоставлении локальных праздничных календарей карельских и окружающих русских деревень, а их название праздники по кругу иллюстрирует существование объемно–пространственного восприятия христианского праздничного года как замкнутого, постоянно воспроизводящегося цикла. Пересечение старообрядческого и православного пространств происходило в нач. ХХ в. на уровне обетных праздников регионального = губернского масштабов.

Другие составляющие специфической системы материализованных этноконфессиональных символов – общие для всех беспоповцев и объединяющие их друг с другом в единое конфессиональное и культурное пространство: книги, кресты, иконы, лестовки, подручники, свечи, кадильницы и моленные костюмы. Сугубо старообрядческое книжное пространство создавали библиотеки староверов, всегда находившиеся в движении; этот тип пользования называется у карел хождением книг по кругу.

Наряду с перечисленным, «карельским» = старообрядческим опосредованно были способы мировидения и истолкования действительности, социальные институты, типы личностей и образы жизни, время = календарь, одежда, система питания и посуда.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

С помощью социальных и конфессиональных институтов и связей (старообрядческая община, внутриобщинные брачные круги, книгообмен, собственные святыни и праздники, моленные дома, часовни и кладбища) этнолокальноконфессиональное пространство воспроизводилось как самодостаточное целое и либо развертывалось во внешний старообрядческий мир, либо стягивалось до уровня семьи, дома, отдельной личности при контактах с чужим – антихристовым – миром. Следует подчеркнуть, что, оперирую названными выше способами символизации культуры, каждая из обследованных групп старообрядцев при всей своей немногочисленности (в среднем 1300–1500 человек), сохраняла этнолокальную устойчивость значительно дольше, чем иные типы локальных групп.