Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Описание народной культуры русского Севера представляет собой комплексное исследование отдельных локальных традиций, сложившихся как целостное явление, которое находит выражение в этнографических, фольклорных и языковых фактах, отражая и одновременно формируя своеобразие мировосприятия носителя традиции. Одним из способов моделирования того или иного фрагмента народной культуры является описание лексики, номинирующей его ключевые понятия. Выявление мотивационных моделей в пределах семантического поля, типов и принципов номинации, характера внутренней формы лексических единиц позволяет конструировать представления об определенной сфере народной культуры отдельного региона.

Одним из таких своеобразных культурных локусов является усть–цилемская народная традиция, сформировавшаяся в условиях, благоприятных для сохранения архаических черт славянского мифологического мировидения: это, с одной стороны, иноэтническое окружение, стимулирующее консервацию «своего» в столкновении с «чужим» (коми и ненецким населением), и, с другой стороны, старообрядческая идеология, вектор которой направлен в прошлое, к исконным началам православной веры, а значит, к более ранним формам народной культуры.

Анализ диалектной лексики, составляющей семантическое поле «детство», позволил обнаружить характерные для данной традиции особенности восприятия такого важного для человека процесса, как зарождение жизни, появление нового члена рода, его включение в социум и воспитание. Имея в основе общую для славян мифологическую модель мира, усть–цилемская традиция разрабатывает своеобразные средства ее экспликации, ее образное воплощение, делает акцент на тех или иных концептуальных составляющих культуры. В рамках настоящей статьи будут рассмотрены лексические образования, отражающие традиционные представления о зачатии и рождении ребенка.

Обращает на себя внимание лексико–семантическая разработанность понятия «правильного» и «неправильного», с позиции народного мировидения, зачатия.

Нужно сказать, что в народной, в частности усть–цилемской речи и, соответственно, сознании очень четко проявляет себя древнее представление о мире, как о гармонично устроенной субстанции: люди, животные, растения, предметы, природные явления есть разновидности одной большой сущности. Это находит выражение в языке. Семантическая структура слова жить в русских говорах, в том числе в говорах Низовой Печоры, отражает и в определенной степени сохраняет синкретизм древнейшего корня. Об этом свидетельствуют широкие синтагматические возможности данного слова: оно образует синтагмы с обозначениями не только человека, но и с обозначениями предметов и явлений неживой природы (Не выломай у бабушки чашку, она уж много лет у меня живет [1] ), природных атмосферных и погодных явлений (Осень протяжливо живет; Зимой снег не живет на варуях, рано тает), пространственных и временных явлений (Когда суха погода, дорога-то суха живет; Обед – от всякой живет, новой в час живет, новой в два часа), животных, рыб, птиц (по Светлой рецьке хариус живет; Лисицы – огневки здесь не живут и т. д.), растений (Ковды морозы не падают, дак хорошо живет картошка) и т.д. [2] Как следствие, семантический объем глаголов родить, зарождаться и т.п. также оказывается весьма обширным: данные слова употребляются не только по отношению к людям, животным и растениям, но и к неживым предметам, явлениям природы и т.д. (Из этих консервов суп, говорят, хороший рожается; Туманит, дождь ли рожается; Ты уж как хошь делай, у тебя лодоцька не родится [3] ).[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Возникновение всего сущего, т. е. воспринимаемого человеком видимого мира, в народном сознании, сформированном древнейшей «земледельческой культурой», связано с архетипической моделью посева: все живое возникло из семени демиурга. Отражение этой модели можно обнаружить в современном русском (и не только в русском) литературном языке (это подтверждает семантическая структура слов семя, зерно, зародыш). Однако в диалектном лексико–семантическом «пространстве», в частности усть–цилемских говорах, эта идея находит более конкретное и экспрессивное воплощение. Процесс зачатия в говорах Низовой Печоры обозначается словами с корнем -сей-: засеять, спосеять (Ты засеял мне, может, три отрока; Уж я бедна–горька, бесчестна, я во горе была спосеяна; Меня батюшка засеял, родна мать родила [4] ). Значение слова сеять, помимо семантического элемента `сажать семена`, включает сему `рассыпать`, т.е. `разбрасывать, тряся и встряхивая, мелкие предметы`. Мужчина–демиург дает новую жизнь, тряся и разбрасывая семена, множество маленьких по величине предметов. В свою очередь действие тряcти `толчками, рывками качать, шатать, колебать из стороны в сторону или верх вниз` устойчиво ассоциируется в народном сознании с процессом зачатия (например гром гремит – земля трясется как символическое изображение соития земли и неба). Этот образ находит отражение в значении усть–цилемского диалектного слова натрусить `наплодить детей` (У Ивана детей везде натрушёно [5] ). Сема `множество мелких предметов, существ` актуализируется и в лексемах живуля / живулька `грудной ребенок; мелкое существо, живущее в воде (насекомое, пиявка, головастик)` [6] . Насекомые, пиявки, головастики, живущие около воды или в воде, как правило, образуют многочисленный рой с броуновским движением, создавая впечатление хаоса. В этой связи семантическая структура слов живуля / живулька оказывается осложненной: помимо семы `множество`, можно обнаружить такие культурно значимые элементы смысла, как нерасчлененность человеческого и природного (Живулька, родилась только, потом человеком будет), связь с иным миром, который мыслится в народном сознании как неделимая хаотичная субстанция, а также связь ребенка с водой (объективно – с околоплодными водами, символически – с пересечением разделяющего водного пространства для появления среди людей). Такова, по усть–цилемским народным представлениям, модель нормального, «правильного» зачатия и появления на свет детей в семье, где статус мужчины–демиурга и женщины, вынашивающей его семя, социально и знаково закреплен соответствующими обрядовыми действиями – свадьбой. Зачатие – это посев, где в результате разбрасывания множества мелких семян в утробе матери (ср. матери земли) закрепляется (усть–цил. привязывается) семя, которое должно определенный срок расти и преобразовываться для того, чтобы появиться на свет (ср. период пребывания семени в земле). Примечательно, что, по представлениям устьцилем, не все эти «семена дают всходы», т.е. не все дети изначально пригодны к жизни: А есь пустых рожают. Зарожается как кусок мяса (ср. пустоцвет).

Зачатие ребенка вне брака изначально предполагает иную модель появления на свет. Во-первых, мужчина, оплодотворивший женщину, не получил посредством ритуала [7] социальной и семиотической «санкции» стать творцом (сеятелем), а потому он как бы не существует. Во-вторых, как следствие первого, возникновение ребенка связывается не с посевом, а с иными действиями по созданию объекта культуры (например, дома или хлеба), или связывается с действиями животных, или связывается с Божьим провидением, необъяснимым, и потому рождение ребенка случайно, незакономерно. В усть–цилемских говорах процесс внебрачного зачатия имеет такие названия: найти, нажить, наиграть, сколотить замесить, наскрести; дети, родившиеся вне брака, соответственно, именуются найдыш / найдышек, найдышные дети, блядок, выблядок / выблюдок, нажиток / нажитка, боговы дети [8] , сколотыш, чурка / чурак / чурок, замесок [9] , дикоскребёны / наскребёны дети [10] , высерок.

В семантической группе найти, найдыш / найдышек, найдышные дети, блядок, выблядок / выблюдок, боговы дети актуализируется семантический элемент `случайное, без участия человеческой воли появление`. Лексическое значение глагола найти и его производных найдыш / найдышек, найдышные дети в усть–цилемских говорах представляет собой семантическую синкрету, где как органично связанные выявляются такие компоненты значения – `обнаружить` и `двигаясь, натолкнуться на что–либо` (опосля войны ишшо и парнишка нашла; Та ведь девка у ей так найдена). Появление ребенка объясняется случайным с ним столкновением на жизненном пути. [11] Причем движение это осмысляется как движение в неверном, т.е. ненормальном, с точки зрения народного мировидения, направлении, это движение заблудившегося человека. Отсюда именования блядок, выблядок / выблюдок, где корень -блуд/бляд- выражает идею перемещения в пространстве не человеческого, своего, а чужого, потустороннего мира, а потому неверного и неправедного пути. Этимологически корень -блуд/бляд- связывается не только с заблуждением и ошибкой, но и с понятиями темноты, мрака и слепоты [12] , которые в свою очередь являются характерными признаками иного мира. В добавление нужно сказать, что народное значение слова блуд `уклонение от прямого пути` осложняется в старообрядческой глубоко религиозной среде церковно–книжным значением `незаконное сожитие, любодейство`. [13] Тем самым, по народным представлениям, женщина без посредства мужчины, без «санкции» социума, что является нарушением «человеческой» нормы, проникает в потусторонний мир для приобретения ребенка непосредственно от сверхъестественных сил, потому эти дети именуются боговы дети. Семантика данной лексической единицы отражает древнее амбивалентное восприятие Бога, дающего (рождающего) и забирающего, как персонификации потусторонней, а потому непредсказуемой действительности в отличие от человеческой жизни, которая регламентирована обрядом. Боговы в таком контексте – `принадлежащие иному миру, а значит, ничьи`. [14] В слове отражено не церковное понимание Бога, имеющего исключительно положительный модус в христианской идеологии, а древнее, дохристианское его восприятие; отсюда кажущееся противоречие: выблядок с выраженной отрицательной коннотацией и боговы дети с положительной, с точки зрения церковно–книжной культуры, окраской [15] в усть–цилемских говорах выступают как синонимы.

Другая семантическая группа – нажить (нажиток, нажитка), наиграть,– развивая семантический признак `появление вне правил человеческого общества`, делает акцент на связи с животным и растительным миром, находящимся за границей мира людей, а потому не имеющим представления о норме, порядке. Играть в усть–цилемских говорах имеет значение `о животных, птицах; быть в брачной игре; случаться` (медведи играть осенью будут, случатся и пойдут корень искать на болоте), соответственно, наиграть `получиться вне правил от нечеловеческого существа` (она ведь Петьку наиграла, муж, бат, уехал, а она наиграла). [16] Возможно, лексема нажить и ее производные нажиток, нажитка имеют сходную мотивационную модель, т. к. семантика слова жить в усть–цилемских говорах оказывается связанной со всеми сферами реальной действительности, в том числе с животными и растениями. Кроме того, семантическая структура глагола нажить обнаруживает лексико–семантические варианты, синонимичные лексико–семантическим вариантам слова найти (Два беремя [ветокъ] и нажила, и все тут, а целый день робила) [17] .

И, наконец, семантическая группа сколотить, сколотыш, чурка / чурак / чурок, замесок, дикоскребёны / наскребёны дети отражает такую модель появления на свет ребенка, как создание уже готового предмета из дерева или муки (теста). Известно, что в славянской и шире – европейской культуре дерево и хлеб могут ассоциироваться с человеческом телом. Любопытно, что дерево и хлеб выступают как материал для детей, зачатых «неправильным» образом, изготовленных с помощью сверхъестественных сил из другого материала, что все обычные, «правильные» дети. Сколотить – `изготовить что–либо из дерева, прибивая гвоздями` (сколотить избенку, табуретку), `забеременеть` (девка сколотила, без мужика осталась, сколотыш будет). В архангельских говорах отмечается лексема сколотник с тем же, что и в усть–цилемских говорах, значением; в онежских говорах сколоток – `сильный, крепкий младенец`, что может свидетельствовать о существовании в народном сознании представления о сверхъестественном происхождении ребенка, т. к. наличие сверхкачеств (избытка, излишества) – характерная черта потустороннего мира; возможно, первоначально слово обозначало внебрачного ребенка. Сходную мотивационную модель обнаруживают лексемы чурка / чурак / чурок – `отпиленный кусок дерева, бревна, обрубок` (Костер [поленница] из чураков, выпилим пилой и складем в костер); `внебрачный ребенок` (замужом она не была, а принесла девкой, дети–те чурки). Корень –чур–в славянских языках является семиотически нагруженным [18] , однако в контексте данной статьи нужно обратить внимание на то, что корень чур-восходит к и.–е. *keur `резать, рубить` [19] и устойчиво и практически повсеместно у русских связывается с обрубком дерева и внебрачным (т. е. неправильным, нечеловеческим) ребенком. Возможно, такое представление о внебрачных детях имеет более широкий культурный ареал: возникают аналогии с Пиноккио (в русском культурном пространстве – с Буратино), ребенком, созданным из обрубка дерева мужчиной–холостяком, т.е. без посредства женщины.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Другой образ внебрачного зачатия – это создание ребенка из теста. Ассоциативно на эту модель, возможно, указывают лексемы замесок, дикосребёны / наскребёны дети, которые отражают создание ребенка по аналогии с созданием хлеба. Глагол месить `мять, разминать какую–либо полужидкую массу` в русском языке устойчиво сочетается со словом тесто (месить тесто, замесить тесто). В свою очередь, скрести в меньшей степени ассоциируется с хлебом, однако вызывает в сознании прецедентный текст – сказку о Колобке (по амбарам метен, по сусекам скребен), где отражено сверхъестественное появление живого существа. Неестественным (противоречащим человеческим нормам) это рождение является потому, что оно происходит у деда и бабки (предков), и потому, что это изготовление готового предмета. На сверхъестественность этого появления указывает дополнительный семантический признак, выраженный корнем -дик- в слове дикоскребёны: дикий – `ненормальный, чужой, нечеловеческий`. В добавление нужно отметить, что глаголы месить и скребнуть в говорах низовой Печоры имеют значение ` ударять / ударить` (начнут драться, месят, тучкают; Было бы дитё, в косицу [висок] скребнуть некому); в свою очередь, ударять – действие, которое, по народным представлениям, символически связывается с половым актом.

Таким образом, в усть–цилемской народной культуре достаточно отчетливо на языковом уровне выражаются представления о «правильном» и «неправильном» зачатии ребенка и его появлении на свет. Ребенок, зачатый в нарушение человеческой нормы, и рождается иным способом, чем обычные дети: это высерок (высерок-то, родился он незаконно, так говорят). Однако образ, запечатленный в лексическом значении этого слова, сложнее в системе архаического народного мировидения, нежели просто указание на особенность появления на свет. Действие высирать, продукты этого действия – кал (навоз) традиционно связываются с плодородием, достатком – жизненными благами, зажитком и наживой, тем, что нажито. Тем самым, в усть–цилемских говорах обнаруживается семантико–семиотическое соотношение лексем высерок и нажиток, что усложняет образ внебрачного зачатия и снимает однозначность в оценке (отрицательной) этого явления в народной культуре.

• [1] Словарь говоров Низовой Печоры: В 2 т. / Под ред. Л.А.Ивашко. СПб., 2003.Т.1; СПб., 2005. Т.2. Далее в тексте статьи слова и иллюстрации к ним, помещенные в данный словарь, не сопровождаются ссылками вследствие того, что этот материал составляет основной источник исследования, и в целях экономии ссылки на все словарные статьи опускаются, но подразумеваются.
• [2] Многие русские говоры, по данным Словаря русских народных говоров (СРНГ), сохраняют эту семантическую «неделимость» архаического корня -жи- (и.–е. *gi-). СРНГ дает 27 лексико-семантических вариантов слова жить, отмеченных в русских говорах (Словарь русских народных говоров / Гл. ред. Ф.П. Филин. М., 1972. Вып.9.), однако обращает на себя внимание тот факт, что полисемантичность слова жить, отражающая неразрывную связь всего сущего, преимущественно фиксируется в севернорусских говорах. (О своеобразии этого архаического корня и его производных см: Колесов В.В. Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека. СПб., 2000. С.75–83).
• [3] Подобную семантическую структуру слова зародиться / зарождаться обнаруживают русские говоры разных территорий от севера до юга (СРНГ. М., 1974. Вып.10); сходное значение слова зарождаться имеет и русский литературный язык, но с меньшим синтагматическим потенциалом.
• [4] СРНГ. М., 1976. Вып.11. С пометой Мезен., Арх., Печор.
• [5] Ср. в литературном языке натрусить `тряся, высыпать` (Словарь русского языка: В 4 т. / Под ред. А.П.Евгеньевой. М., 1985–1988. Т.2). В пермских и вятских говорах натруска `большой деревянный ящик над жерновами, куда засылают зерно` (СРНГ. М., 1985. Вып.20).
• [6] Ареал распространения лексем живуля / живулька достаточно обширен, однако большую степень употребления и семантической разработанности обнаруживают севернорусские говоры, в которых живулька обозначает любое мелкое животное: мышь, вошь, таракана и др. Значение `грудной ребенок` у данных слов отмечается только в калужских говорах (СРНГ. М., 1972. Вып.9).
• [7] Ритуал не отражение, следствие события, он причина совершающихся явлений (см.: Байбурин А.К. Ритуал: между биологическим и социальным // Фольклор и этнографическая действительность: Сб. науч. тр. СПб., 1992. С.18–28).
• [8] Жили мы у бабушки, кушали оладушки: Детский фольклор Усть-Цильмы / Авт.–сост. Т.И.Дронова, Т.С.Канева. Сыктывкар, 2006
• [9] Там же.
• [10] Там же.
• [11] Сходную мотивационную модель обнаруживают многие русские говоры, напр. найти `родить вне брака` (татар., эст.); найдяныш `внебрачный ребенок` (соликам., перм.), найдён (смоленск.. новосиб.); найдёныш (перм., урал.. свердл.); найдёнок (курск., брянск.) и т.д. (СРНГ. М., 1983. Вып.19). В русском литературном языке можно назвать близкое по значению эвфемистическое выражение найти в капусте.
• [12] Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. СПб., 1996. Т.1.
• [13] Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1994. Т.1.
• [14] Ср.: Богов `свойственный, принадлежащий Богу` (Даль В.И. Толковый словарь...). Сходная модель восприятия внебрачного ребенка широко известна на Русском Севере: Богдан, Богданов, богдановец и т.п. (Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей: В 6 т. СПб., 1994–2005. Т.1. СПб., 1994 (СРГКСО)).
• [15] Ср. в севернорусских говорах: вят., перм., костром. боговый `богом хранимый` (СРНГ. М., 1968, Вып.3).
• [16] Играть, кроме того, в севернорусских говорах имеет эротический оттенок значения: на усть-цилемских молодежных игрищах доминирующей была брачная символика; играть `ухаживать` (СРГКСО. СПб., 1994. Т.1). Все это поддерживает и акцентирует семантику вольного сексуального поведения (ср. в сходном значении гулять и нагулять).
• [17] Сходные синонимические отношения слов нажить и найти фиксируются и в других говорах: олон., арх., онеж., ленингр., влад., перм., пск., смол., сиб. (СРНГ. М., 1983. Вып.19). Нажить в значении `родить вне брака` отмечено в псковских, великолукских и свердловских говорах; весьма характерен контекст употребления слова, помещенный в словарь – ты нажит с бесом (Там же).
• [18] Об этом см., напр.: Толстой Н.И. Чур и чушь // Толстой Н.И. Язык и народная культура: очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. М., 1995. С.364–372. Семантические составляющие слова чур, выявленные Н.И.Толстым – связь с предками и с эротической областью культуры, – соотносимы и с представлениями о внебрачном зачатии в народной культуре.
• [19] Там же. С.365.