→ Электронная библиотека
→ Рябининские чтения – 2007
→ Об истоках пудожской былинной традиции

Метки текста:

Былины Жанр и сюжет Пудож Фольклор

Новиков Ю.А. (г.Вильнюс, Литва)
Об истоках пудожской былинной традиции Vkontakte@kizhi

Характеризуя эпическую традицию Пудоги, исследователи, как правило, подчеркивают два важнейших момента: довольно позднее (по сравнению с соседними регионами) ее формирование и многочисленные заимствования у соседей, предопределившие промежуточное положение пудожских текстов по отношению к записям из Кижей и Повенца, с одной стороны, Кенозера и Каргополья, с другой. Первым высказал такое мнение А.Ф.Гильфердинг. Существенные отличия в эпических песнях четырех крупнейших сказителей Пудожского края он объяснял тем, что только у Андрея Сорокина они местного происхождения, а Никифор Прохоров, Иван Фепонов и Потап Антонов пели старины, занесенные издалека. [1] Еще категоричнее собиратель отзывался о былинной традиции Водлозера, расположенного на севере Пудоги: «Группа водлозерская не имеет никакой определенной физиономии, потому что […] там эпическая поэзия только начинает водворяться, заносимая с разных сторон». [2] «Из семи человек, которых мне там указали как знатоков былин, только один заимствовал их от отца; все прочие выучились былинам на чужой стороне, а если у себя дома, то от заезжих людей». [3]

Мнение Гильфердинга поддержало большинство эпосоведов нового времени: А.М.Астахова, [4] Г.Н.Парилова и А.Д.Соймонов, [5] А.М.Линевский. [6] Оно послужило отправной точкой и для В.И.Чичерова, давшего наиболее полную характеристику пудожской эпической традиции и так резюмировавшего свои наблюдения: «Видимо, до 80-х гг., по крайней мере, эпическое творчество Пудоги находилось в зародышевом, дремотном состоянии. Развитие эпической традиции в этих местах приходится на конец XIX – начало XX ст.». [7]

Свою позицию А.Ф.Гильфердинг и В.И.Чичеров подкрепляли в первую очередь свидетельствами самих исполнителей. Однако в таких сообщениях немало случайного, субъективного, они не всегда имеют силу документа и нередко нуждаются в дополнительной проверке.

Сопоставительный анализ олонецких текстов показывает, что заявления некоторых сказителей о заимствованиях былин на стороне или от захожих людей не соответствуют действительности. [8] Сошлемся на такой пример. Иван Фепонов с Купецкого озера заявил Гильфердингу, что старинам он научился от каргопольского калики Петра Мещанинова, который будто бы знал 70 былин. [9] Это утверждение ни у кого из фольклористов не вызвало сомнения, во всех работах репертуар этого певца считается занесенными на Пудогу с реки Онеги. [10] Результаты текстологического анализа противоречат такой точке зрения. В 4 былинах из 7 Фепонов ни в чем не выходит за рамки местных модификаций сюжетов («Василий Игнатьевич и Батыга», «Добрыня и змей», «Наезд литовцев», «Илья Муромец и Соловей–разбойник»). Видимо, местного происхождения и его старина «Вольга и Микула», в деталях повествования примыкающая к записям из Прионежья. Былина о трех поездках Ильи Муромца во всем Онего–Каргопольском крае бытовала в одной редакции, но самую близкую параллель к фепоновскому тексту опять–таки находим на Пудоге (А.Сорокин). [11] Об источниках скоморошины «Птицы на море» судить трудно, поскольку она отличается сюжетно–композиционной стабильностью и варианты из соседних регионов почти идентичны. И лишь былина «Илья Муромец и Калин–царь» по многим параметрам отличается от других пудожских вариантов, она принадлежит к той же редакции, что и безыменная каргопольская запись, предположительно сделанная от калики из Красной Ляги. [12]

Изложенные факты не позволяют возводить былинный репертуар Фепонова к творчеству Мещанинова. От него пудожский певец мог усвоить духовные стихи, «Илью и Калина», возможно, скоморошину о птицах и некоторые оригинальные детали и подробности, не зафиксированные на Пудоге. Все остальные его былины явно местного происхождения. Их близость к текстам других пудожан настолько очевидна, что ввела в заблуждение П.Д.Ухова: вариант «Василия Игнатьевича» из д.Большой Двор, опубликованный П.Н.Рыбниковым без имени исполнителя, исследователь посчитал повторной записью от Фепонова. [13] Между тем собиратель подробно описал необычные обстоятельства знакомства с исполнителем, который не имел никакого отношения к «слепому Ивану». [14] Влияние местной традиции прослеживается и в «Илье и Калине». Старина Фепонова отличается от самого близкого к ней каргопольского текста [15] тем, что некоторые эпические стереотипы в ней тяготеют к пудожской традиции. Видимо, в тот момент, когда сказитель усваивал этот сюжет, он уже знал местные редакции ряда эпических песен и владел определенным запасом поэтических формул.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Трудно согласиться и с тем, что былины П.Антонова заимствованы на стороне, причем довольно далеко от устья Шалы, где он жил. В его репертуаре особняком стоит только старина «Добрыня и Алеша» (в контаминации с «Ильей и Сокольником»), но ее своеобразие во многом обусловлено индивидуальными новациями сказителя. К остальным текстам легко подыскиваются близкие параллели у других пудожских певцов – современников Антонова (того же И. Фепонова, шальского лодочника, отчасти – А.Сорокина). На связь творчества Потапа Антонова с местной эпической традицией первым обратил внимание П.Н.Рыбников. Получив от одного из своих корреспондентов записи былин этого певца, собиратель отметил, что они «по складу и стилю довольно близки к записанным мною от [шальского] лодочника и, вероятно, оба певца учились у одного и того же учителя». [16]

Самым сложным оказывается вопрос об истоках репертуара Никифора Прохорова по прозвищу «Утица». Не имея возможности приводить развернутые текстологические аргументы, кратко изложим итоговые выводы. По словам сказителя, он все былины перенял от отца, который научился им еще в детстве (примерно в 70–80-е годы XVIII в.), далеко от дома, в барском поместье. [17] Казалось бы, этот факт частично подтверждают его былины «Добрыня и Алеша», «Илья Муромец и Калин–царь», «Илья и Идолище», которые содержат необычные для Пудоги и всего Прионежья вставные эпизоды, оригинальные мотивы и детали. Но поиски аналогий приводят не в один пункт, а в разные уголки Русского Севера – от Кижей и Выгозера до Кенозера и Кулойско–Мезенского края. К тому же Н.Прохоров пел и такие старины, которые не выходят за рамки пудожской традиции середины XIX в. («Соловей Будимирович», «Вольга и Микула», «Илья Муромец и Соловей–разбойник», «Михайло Потык», «Иван Годинович», обе былины о Василии Буслаеве). Поэтому считать его эпический багаж занесенным со стороны нет достаточных оснований.

Получается, что творчество всех трех сказителей, на свидетельства которых ссылался А.Ф.Гильфердинг, в большей или меньшей степени связано с местной традицией. То же самое можно сказать о Г.Амосове, А.Сорокине, А.Савинове, шальском лодочнике, колодозерском старике. И лишь в былинах Т.Романова (Колодозеро) влияние кенозерской традиции, пожалуй, даже превосходит влияние традиции пудожской, что вполне объяснимо – Колодозеро расположено на периферии Пудожского края, всего в нескольких десятках километров от Кенозера.

Новые материалы, собранные на Водлозере в ХХ столетии, сопоставление их с записями из соседних районов заставляют усомниться и в том, что «группа водлозерская не имеет никакой определенной физиономии». В сборнике А.Ф.Гильфердинга опубликовано 5 водлозерских вариантов былины «Добрыня и Алеша»; лишь один исполнитель – Т.Суханов – назвал своим учителем отца, все остальные ссылались на заимствования у жителей других районов – от реки Онеги до Волги. Можно себе представить, как сильно должны были бы отличаться их тексты, если бы эти утверждения соответствовали действительности. На самом деле 4 варианта из 5 принадлежат к местной, водлозерской редакции сюжета, своеобразие которой очевидно. Не относится к ней только былина В.Суханова. От С.Панова собиратель даже не записал первую половину старины, отметив, что она «совершенно сходна» с текстом Т.Суханова. [18] Новые записи «Добрыни и Алеши» подтверждают оригинальность и устойчивость местной редакции этого сюжета. Известным своеобразием отличаются также водлозерские варианты былин «Василий Буслаев», «Калика–богатырь», исторической песни «Гнев Ивана Грозного на сына», баллад «Муж жену губил», «Казань–город на крови стоит». Тексты былин «Дюк Степанович», «Соловей Будимирович», «Ставр Годинович», «Соломан и Василий Окулович» принадлежат к тем модификациям этих сюжетов, которые распространены в большей части Пудоги.

Устоявшееся мнение о сравнительно позднем формировании пудожской эпической традиции на базе занесенных извне сюжетов представляется неубедительным и по другой причине. Былины – продукт ранне–феодальной эпохи, подавляющее большинство их сюжетов оформилось не позднее XIV–XV столетий. В дальнейшем они лишь эволюционировали; немногочисленные попытки создать былинные новообразования, как правило, оказывались безуспешными. В этой связи немаловажно подчеркнуть, что первые русские поселенцы появились на Пудоге именно в «эпический век». Волдутов погост упоминается в новгородских документах, относящихся к 1137 г.; во время новгородской колонизации Севера через Пудогу проходил водный путь в северо–восточные земли, сохранявший первостепенное значение вплоть до середины XVI столетия. Естественно предположить, что уже первые русские поселенцы занесли в эти края древнейшие формы русского эпоса. Разумеется, и в дальнейшем эпический репертуар Пудоги и соседних районов обновлялся и обогащался; этому способствовали новые волны переселенцев (причем не только из пределов бывшей Новгородской земли, но и из московских владений), политические, торговые и культурные связи Севера с центром России, служба северных крестьян в царской армии, внутренняя миграция местного населения и другие факторы. Если же согласиться с выводами В.И.Чичерова, то тогда необходимо объяснить, почему пудожане, в отличие от своих западных, северных и восточных соседей, чуть ли не до конца XIX столетия оставались невосприимчивыми к эпической поэзии, а Пудожский край был «белым пятном» на эпической карте Русского Севера.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Можно ли говорить о «зародышевом, дремотном состоянии» пудожской традиции, если в начале позапрошлого века эпические песни были одним из важнейших звеньев духовной культуры местного населения? П.Н.Рыбников писал, что в начале XIX столетия «былевая поэзия была в большом ходу и в большой чести у всего пудожского городского населения», купцы, мещане и даже чиновники «сходились по вечерам на беседы, чтобы слушать былины». [19] Не приходится сомневаться, что эпическая поэзия была в еще «большей чести» у крестьян – главных хранителей фольклорной традиции. На каждое заявление исполнителей о заимствовании былин на стороне приходится 3–4 свидетельства иного рода: эпические песни перенимали от отцов, дедов, односельчан; их репертуар был богаче, чем у сказителей нового времени.

Одним из объективных показателей исконности и древности эпической традиции какого–либо региона является своеобразие и устойчивость былинного репертуара, наличие местных версий и редакций отдельных сюжетов, для выработки и широкого распространения которых требуется смена нескольких поколений сказителей. В этом отношении Пудога занимает достойное место на «былинной карте» Онего–Каргопольского края: по богатству репертуара не уступает Кижам, значительно превосходя Повенец–Толвуй, Кенозеро, Каргополье и Мошу. Три былинных сюжета зафиксированы в Олонецкой губернии только на Пудоге («Сухман», «Суровец–Суздалец», «Непра и Дон»). Местным сказителям были известны все традиционные сюжеты, отмеченные собирателями в Кижах, сверх того – еще 5 былин (кроме названных выше, «Чурила и князь» и «Терентий–гость»). На Кенозере отмечено бытование «Старины о большом быке», былин «Добрыня и Скимен–зверь», «Братья Дородовичи», не записывавшихся в других районах Олонецкого края; а в повенецко–толвуйском ареале – былины «Михайло Данилович». Все остальные сюжеты, известные повенчанам и кенозерам, отмечены и на Пудоге. В то же время пудожский репертуар богаче повенецко–толвуйского на 18 сюжетов, а кенозерского – на 16. Некоторые эпические песни, широко распространенные на Пудоге, в соседних районах фиксировались гораздо реже («Соловей Будимирович», «Наезд литовцев», «Илья Муромец в ссоре с князем Владимиром», «Илья и Соловей–разбойник», «Святогор и Илья»).

Среди названных выше сюжетов особняком стоят «Непра и Дон» и «Калика–богатырь». Вероятнее всего, обе эти былины являются поздними новообразованиями, в самостоятельные произведения они оформились сравнительно недавно и по сути дела не оригинальны, состоят из набора общеэпических мотивов.

Былина о подвигах безыменного калики–богатыря записана всего в двух вариантах – от Т.Иевлева, внука знаменитого кижского сказителя Ильи Елустафьева, и от водлозерского певца Т.Суханова. Оба варианта принадлежат к одной редакции, в них немало текстуальных совпадений. Текст Иевлева уступает по объему сухановскому (74 стиха против 120), в нем встречаются дефектные фрагменты, повествование не доведено до логического конца. Узнав от калики о приближении татарских полчищ, богатыри «сделали во городе во Киеве осторожности великии», рассказа о разгроме врага нет. В былине Суханова калика–богатырь вместе с Ильей Муромцем и Добрыней Никитичем уничтожает захватчиков, причем калике доверено почетное право бить татар на главном направлении («калика шла серёдочкой»). Подчеркнутая героизация калики, возможно, является следствием активного участия в создании этого сюжета «калик перехожих», как называли в старину бродячих певцов духовных стихов. В обоих вариантах описание похищения татарина и его допроса почти дословно совпадает с соответствующим эпизодом из оригинальной прохоровской редакции «Ильи и Идолища». Поэтому не исключено, что сюжет «Калики–богатыря» возник на основе обособившегося вступления к «Илье и Идолищу», которое было дополнено сценой разгрома татар, позаимствованной из «Ильи и Калина».

Второй сюжет – «Непра и Дон» – представляет собой переработку финальных сцен «Дуная», заменены лишь имена главных героев; место Дуная Ивановича занял Дон Иванович, а Настасьи–королевичны – Непра–королевична. Генетическая связь этих старин подтверждается также тем, что сказители обычно называют главного героя «тихий Дон Иванович»; в русском эпосе этот эпитет прочно прикрепился к имени Дуная.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Оформление былинных отрывков в самостоятельные произведения балладного типа – процесс сравнительно поздний и в целом непродуктивный; подобные сюжеты обычно не получали широкого географического распространения. Бытование старины «Непра и Дон» зафиксировано лишь на Купецком озере. Первые записи сделаны П.Н.Рыбниковым и А.Ф.Гильфердингом от Никифора Прохорова, к текстам которого восходят варианты Г. и С. Якушовых, И.Фофанова, Н. и К. Ремизовых. Возможно, это новообразование принадлежит Н.Прохорову или его отцу. Но «Утица» вполне мог усвоить сюжет от кого–либо из своих земляков: Н.С.Шайжин называл «Непру и Дон» в числе былин, которые пели соседи Прохорова Ив.Баранов, Михаил и Василий Елисеевы, Семен Иванов. [20] К тому же имя Дона Ивановича известно не только по пудожским текстам: в былине «Илья Муромец, Ермак и Калин», записанной в бывшей Петербургской губернии, он упоминается среди богатырей, стоящих на заставе у Киева. [21]

Былина «Наезд литовцев» сохранилась только в Прионежье (15 вариантов, в том числе 10 пудожских и 1 генетически связанный с ними), на Печоре (3 варианта) и в селе Русское Устье на Индигирке (2 варианта). На Пудоге зафиксированы две редакции этого сюжета, обе они удержались в устном бытовании вплоть до середины ХХ столетия. Пудожские тексты сложнее по композиции, в них лучше сохранились многие исторические реалии (описывается набег литовских королевичей на Ливонию, упоминается река Березина, по которой проходила граница между былинной Русью и Литовским королевством, и др.).

Восточное Прионежье – основной ареал бытования преданий и былинных новообразований о Рахте Рагнозерском (сюжеты «Рахта и неверная жена» и «Рахта–борец»). Имя этого силача прочно прикрепилось к Рагнозеру. Следует упомянуть также редкую былину «Суровец–Суздалец», которая 1938 г. записана на Рындозере от П. Родина. Это – единственная фиксация данного сюжета в ХХ в. Таким образом, в отношении сюжетного состава эпическая традиция Пудожского края отнюдь не лишена своеобразия и вовсе не является результатом механического перекрещивания заонежского и кенозерско–каргопольского репертуаров. В приграничных селениях неоднократно фиксировались тексты переходного типа, в которых переплетаются специфические элементы местной традиции и традиций сопредельных районов (на Пудожском берегу ощущается влияние заонежских модификаций былинных сюжетов, на Колодозере, Салмозере, Водлозере – кенозерско–каргопольских). Но это – результат естественного процесса диффузии, характерного для любого региона, граничащего с другими ареалами активного бытования народной эпической поэзии. На Пудоге подобные явления встречаются чаще по той простой причине, что в отличие от Кижей или Кенозера к этому району со всех сторон, кроме южной, примыкают регионы с богатой и достаточно хорошо изученной былинной традицией (Кижи, Повенец–Толвуй, Выгозеро, Кенозеро, Каргополье).

// Рябининские чтения – 2007
Отв. ред Т.Г.Иванова
Музей-заповедник «Кижи». Петрозаводск. 2007. 497 с.

Текст может отличаться от опубликованного в печатном издании, что обусловлено особенностями подготовки текстов для интернет-сайта.

новости поиск контакты
Музеи России - Museums in RussiaМузей-заповедник «Кижи» на сайте Культура.рф