Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Летом 1900 г., получив очередной приговор за революционную деятельность, А.М.Ремизов отправляется в северную ссылку в Устьсысольск – уездный город Вологодской губернии, который называли тогда «столицей Зырянского края». Отдаленность от культурных и промышленных центров, нетронутая природа (коми–зыряне занимались преимущественно охотой и рыбной ловлей), неславянское население – все это способствовало определенной мифологизации региона как в обыденном сознании, так и в литературе. Свой вклад в это явление внес и Ремизов. Наиболее колоритные и фантастические сюжеты на зырянскую тему возникали в устных рассказах писателя, частично отложившихся в мемуарных и художественных текстах слушателей. Латышский писатель В. Эглитис, близко знавший Ремизова в петербургские годы, изобразил его в романе «Неотвратимые судьбы» под именем господина Бубуки. В этом образе отразились как реальные факты из жизни Ремизова в Устьсысольске, так и их игровое переосмысление: «Рассказ Бубуки был весьма нелогичен и бессвязен, да уж такой обычай был у мифотворца вести беседу… – Эти северяне своеобразны. Не только монгольская раса, но и живущие там славяне. Скука ужасно длинной зимы отдает их под власть сатаны, потому что с сатаной, видите ли, всегда весело. С ангелами, напротив, скучно, если нет какого–нибудь занятия. – Разве у вас недостаточно было керосина, чтобы читать и писать? – спросил Калейс. – Читал я много. Но о чем будешь писать, если нет никаких стимулов? С той самой поры я и освоил колдовскую науку шаманов. – А вы? – Росбакс подобострастно обратился к супруге Бубуки. – Все их ведьмачье мастерство! Ха, ха! Даже на метле могу пролететь мимо месяца в Вальпургию, – усмехнулась она… – Что, удивлены? – воскликнул г-н Бубука…. Она вас за нос не водит. Это вполне возможно. Потому что возможно все, о чем рассказывается в легендах» [1] .

В своих письменных текстах на эту тему Ремизов был более строг и, в основном, следовал за источниками. В комментарии к рассказу из зырянской мифологии «Омель и Ен» писатель довольно точно определяет круг своих источников: «Живя в Устьсысольске…, в этом центре зырянского населения, я глазами пленника смотрел на неведомое мне нерусское царство и слушал рассказы тех простых людей, с которыми коротал долгие зимние дни–полуночи. Книги и рассказы просвещенных зырян: книги К.Ф.Жакова и рассказы В.В.Налимова (надо: В.П.Налимова. – Ю.Р.) дали мне ту шапку невидимку, в которой я сам на свой страх пошел по лесам и полям странной зырянской земли, как странна медноликая белая зырянская ночь» [2] . Отметим, что книжные источники у Ремизова всегда преобладали над «рассказами простых людей», и что первой и главной книгой по этой тематике стала своеобразная «зырянская энциклопедия» – книга Г.С.Лыткина «Зырянский край при епископах пермских и зырянский язык. Пособие при изучении зырянами русского языка» (1889), к которой восходят ранние тексты писателя («Плач девушки перед замужеством») и его первичные представления о зырянской мифологии [3] .

Более основательно к «зырянским древностям» Ремизов обратился уже после освобождения из ссылки. Как свидетельствуют его письма к С.П.Ремизовой–Довгелло, восемь стихотворений в прозе под рабочим названием «Зырянский мир» были написаны им в Херсоне в короткий срок – с 22 по 24 июня 1903 г. [4] В 1905 году в альманахе «Северные цветы. Ассирийские» (№4) были напечатаны «Омель и Ен», «Полезница», «Кутья–Войса», «Икета», «Кикимора», а также «Плач девушки перед замужеством», объединенные в цикл «Полуночное солнце». В феврале 1908 года вышел сборник Ремизова «Чертов лог и полуночное солнце», в который зырянский цикл вошел уже в расширенном виде. (Добавлены «Бубыля», «Заклинание ветра» и «Радуга»).

Источниками для писателя стали этнографические заметки фельдшера и этнографа–любителя В.П.Налимова (1879–1938), копии которых автор передал Ремизову в Вологде 26 мая 1903 г. (Позднее они были опубликованы в «Этнографическом обозрении»). Уже в этот же день, только прочитав их, Ремизов набрасывает сюжет будущей поэмы, который записывает в письме своей невесте. Набросок этот вполне декадентский: «Как перевелись памы на земле зырянской. Действие происходит синим вечером на берегу озера Лёляды. К холму, с которого провожает солнце старый пам Киль–Дори, подходит юноша с голубыми глазами в белой сорочке Oле. Все лицо его изнурено тоской о возлюбленной Oде и горечью жизни: гибель последних Кикимор (хохочущих мистификаторов–духов), пропад Бубыли (без надежды ютящейся в подполье), отчаяние Икеты (странной «красоты», подкидывающей своих уродцев–детей людям). Старик кличет двух братьев – два божества–творца видимого и невидимого: Омель и Ен, – они и осуждают мир в лице юноши на гибель, лишая его памства» [5] . Зырянские «химеры», их чувства, мысли, поступки, додуманные писателем в этом наброске, странным образом накладываются на его собственные переживания трагедии бытия в последние месяцы жизни в ссылке, которые Ремизов в своих текстах этого времени обозначал словом–символом «подполье».

В письмах к С.Довгелло Ремизов делится и еще одним фантасмагорическим сюжетом, в котором видения «подпольного человека» и «декадента» напоминают мифологическую архаику: «Человек видит где-то над собой жизнь, слышит крики и возгласы… Как-то выбрался он на свет Божий. Час заката. Он идет среди людей чужих и ненавидящих его. […] Вдруг странное происходит на глазах его. Солнце, раздувшись огненным шаром, побагровело, потом стало темнеть и сжиматься, пока не обратилось в угольный комок, и упало в реку. […] И вот на моих глазах появилось чудовище: оно напоминало человека, обросшего волосами, руки опущены к земле, спина изогнута, зеленые глаза, убивая и хохоча, глядели. […] Наверное, благодаря рассказам из зырянской мифологии такое завоображалось. Очень меня порадовало… Будет чем заняться» [6] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Таким образом, еще до начала непосредственной работы с поступившими к нему этнографическими материалами у Ремизова четко сформировалась установка на психологизацию мифологических образов и сюжетов, на включение в них в несколько завуалированном виде автобиографических реалий, на использование стандартных положений современной литературной моды, т. е. «диаволического символизма». Хотя намеченные сюжеты в таком виде остались нереализованными.

По мифологическим представлениям зырян, реконструированным В.П.Налимовым, мир создан двумя высшими божествами – братьями Еном и Омелем, но их вклад в творение не равноценен. Ен, как более сильный и добрый бог, создал все лучшее, что есть во вселенной: солнце, звезды, лес, реки, людей. Создав это, Ен удалился на небо и перестал интересоваться земными делами. Он лишь иногда приоткрывает небо и показывает свой сверкающий небесный дом. Люди в это время видят северное сияние. Омель – более слабое божество. Он старается подражать брату, но ничего положительного сотворить не может. Омель, в частности, создал болота и всех болотных обитателей, кусающих человека насекомых, лесных людей (леших) и вас (водяных). Омель всеми силами вредит человеку. Присутствует в реконструкциях Налимова и один остросюжетный мотив, некий намек на психологизацию образа Ена. Братья долгое время жили порознь и не общались друг с другом. Одиночество угнетало Ена, он даже подумывал о том, чтобы лишить себя жизни, но встреча с братом избавила его от мрачных мыслей [7] .

В поэме «Омель и Ен» Ремизов точно следует этому сюжету, не упуская, кажется, ни одной детали. Вместе с тем он «окультуривает» и модернизирует космологию зырян, ставя в смысловой центр своего произведения явно маргинальные для космологического мифа мотивы тоски, одиночества и желанной смерти: «И даль безгранная, и тьмы бесформенных созданий, / и чары сновидения, и тягота избытка власти, / тоска невысказанных слов, / и сил не вылитых в созвучья – / такими адами, такими пытками / впивались в душу и рвали сердце, / что воле божества уж наступил конец, / и смерть была желанной… / В отчаяньи Ен бешено метнулся / в поток дымящихся металлов, – / и, одинокий вечно, одинокого в полете встретил. / То был Омель…» [8] . Страдания божества в процитированных строчках напоминают муки «проклятого поэта» и вполне вписываются в «диаволический» дискурс декаданса рубежа веков. В этом плане актуальна и уместна реминисценция скандально–знаменитой строфы В.Брюсова. (У Ремизова: «тьмы бесформенных созданий», у Брюсова: «Тень несозданных созданий / Колыхается во сне, / Словно лопасти латаний / На эмалевой стене»).

Мотивы и характеристики, встречающиеся у Налимова, в поэме Ремизова уточняются, расшифровываются, обрастают подробностями: зависть Омеля психологизируется («усмешкой горькой встретил Омель творение Ена»), поскольку болотный локус является устойчивым лейтмотивом русского символизма, то дается расширенный перечень болотной флоры и фауны («мертвый мох», «гнилые лишаи», «пустил змею, червей, уродов, гадов»), северное сияние уже не вид на небесный дом, а взгляд божества («и плещущим огнем своих очей / взглянул на землю»). Писатель усиливает логические связи между частями: Омель создал болотную нечисть не только потому, что ничего лучшего по своей слабости сделать не смог, а чтобы специально досадить человеку – высшему творению своего могущественного брата, т.е. из зависти. Ремизов кардинально меняет только форму, излагая представления зырян о мироздании в версии Налимова белым стихом, но лишь незначительно корректирует содержание.

В 1907 г. при подготовке переиздания зырянского цикла писатель снабдил поэму своим комментарием. За четыре года, которые разделяют текст и комментарий к нему, многое изменилось. Ремизов стал признанным автором, по крайней мере, в кругах ценителей «новой» литературы. Благодаря упорному самообразованию возросла его начитанность в этнографии, фольклористике, древнерусской книжности и гностической литературе. Появились новые знания и по зырянскому язычеству. Все это так или иначе отразилось в комментариях. Омелю и Ену как двум созидающим мир божествам Ремизов находит теперь параллели в мифологии других народов: «… у чермисов творят Юма и Керемет, у мордвы Чам–пас и Шайтан, у вотяков Инмар и шайтан; та же двойственность сказывается у вогулов, у сибирских маньзов (древних югров), в самоедских, тюркских и монгольских сказаниях…» [9] . Все эти мифологические системы писатель соотносит по признаку дуализма «основного мифа» с учением гностиков, с «богомильско–христианским мифом о совокупном творчестве Бога и Дьявола» [10] , в чем явно ощущается знакомство с работами академика А.Н.Веселовского.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

В остальном комментарий автора производит странное впечатление. Писатель не разъясняет темные места своего произведения, а как будто опровергает его мифологическую основу: «Я не могу утверждать, что представленная мною космогония, образы существ, созданных Омелем – богом печального образа совпадают с представлениями древнего зырянина» [11] . В конце комментария Ремизов излагает новую версию основного мифа. Такой неординарный ход объясняется, очевидно, тем, что за эти четыре года писатель познакомился и с другими, более авторитетными источниками по мифологии коми–зырян, прежде всего с книгами и статьями К.Ф.Жакова. Он понял, что реконструкции фельдшера В.П.Налимова не корректны, и, возможно, вспомнил, что «зырянский патриот» сам мечтал стать поэтом.

• [1] Эглитис В. Неотвратимые судьбы / Пер. В.Вавере и Л.Спроге // Даугава. 2000. №4. С.45–46.
• [2] Ремизов А. Собрание сочинений. М., 2000. Т.3. Оказион. С.600.
• [3] Подробнее об этом см. в нашей статье «Северный маршрут Алексея Ремизова: поэзия и правда». (Вопросы литературы. 2004. №6. С.299–310).
• [4] На вечерней заре. Переписка А.Ремизова с С.Ремизовой–Довгелло // Europa Orientalis. 1985. №4. С.174–175.
• [5] Там же. С.66.
• [6] Там же. С.156.
• [7] Налимов В.П. 1) Некоторые черты из языческого миросозерцания зырян // Этнографическое обозрение. 1903. №2. С.76–77, 80–82. Он же. Загробный мир по верованиям зырян // Этнографическое обозрение. 1907. №1–2. С.20.
• [8] Ремизов А.М. Собрание сочинений. Т.3… С.51.
• [9] Там же. С.600.
• [10] Там же. С.601.
• [11] Там же. С.600.