Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

стр. 16Предметом нашего внимания являются публикации путешественников, священников-миссионеров, отражающие мировоззрение ненцев XIX – начала XX вв. Источниковую базу исследования составляют журналы «Известия Архангельского общества изучения Русского Севера» – ИАОИРС (1909–1917), «Архангельские епархиальные ведомости» – АЕВ (1888–1917), газеты «Архангельские губернские ведомости» – АГВ (1838– 1917), «Северное утро» (1911–1917).

С 1839 г. архангельские периодические издания публиковали сведения о малых народах: саамах, зырянах, карелах и ненцах. Наибольшее количество публикаций, содержащих этнографические, исторические и антропологические сведения, посвящено ненцам [1] . В период 1839–1917 гг. прослеживается интерес публикаторов к обрядовой жизни, особенностям быта, поведению, языку этого народа [2] . Описание внешности ненца было довольно устойчивым: «… малорослый, коротконогий, переваливающийся справа налево, он обыкновенно весь бывает завернут в оленьи шкуры. На смуглом красноватом и скуластом лице его, словно сквозь узкие щели, глядят не выражающие особой сметливости глаза. Приплюснутый нос, вдавленный узкий лоб, падающая на него копны волос – такова наружность обитателя тундры» [3] .

Центральное место в статьях, посвященных ненцам, занимали (помимо материалов об обращении в христианскую веру) описания обрядов жизненного цикла человека. Похоронный обряд как самый древний в публикациях рассмотрен довольно подробно и в количественном отношении превосходит родильную и свадебную обрядность. В первую очередь обращают на себя внимание публикации священника В.Н.Невского «К историческим сведениям об обращении самоедов Архангельской епархии в христианскую веру» (АЕВ. 1910. №2. С.65) и «Географическо-статистическое обозрение Архангельской губ. Жители» (АГВ. 1845. №50. С.390–391). Они представляют собой описания фрагментов похоронного обряда, сопровождавшиеся авторскими комментариями и ссылками на книги. В ненецком фольклоре мир мертвых находится на поверхности земли в глухих участках тундры. В.Н.Невский в статье об истории христианизации ненцев писал о том, что Нум – главное божество ненцев-язычников, управляющее всем миром – даст каждому после смерти «громадные стада оленей, праздную и сытую жизнь, во время которой самоед будет кушать сырое мясо – сколько сможет» [4] . В понимании ненцев, смерть – лишь путь в другой, потусторонний, инвертированный мир, где человек продолжает заниматься тем, что и при жизни. Этим объясняется обычай класть на могилу или возле нее предметы, окружавшие хозяина раньше. Ненцы верили, что эти вещи необходимо испортить, сломать, чтобы на них «не позадорились живые люди и тем не лишили бы возможности покойников доехать до того света <…> и чтобы на „том свете“ те же предметы были выданы не подержанные, а совершенно новые и лучшие, вечные, нетленные» [5] . На могиле принято было оставлять «сани, хорей (оленье понужало), котел, ложку, тушу убитого оленя, ружье, порох и дробь, а если покойник – женщина, то иглу, жилы, лоскутки из оленьих шкур и др. и даже рог с табаком» [6] . Ненцы считали великим грехом брать что-либо из «снаряжения» покойного. Однако, по замечанию В.Турнина, «русские на это не взирают, и, если наткнутся на покойника, забирают все, им пригодное» [7] . Подобное поведение русских во взаимоотношениях с ненцами не было редкостью; малочисленный северный народ постоянно подвергался обману и грабежам.

Для взрослых использовался наземный способ погребения. Дети, умершие до 8–9 месяцев, подвергались воздушному погребению: тело, уложенное в люльку, подвешивали на ветке дерева или к хорею. В понимании ненцев ребенок считался «безгрешным» до появления у него первых зубов, по иным сведениям, до прорезывания коренных зубов. Ребенка постарше хоронили как взрослых, только на тело, кроме продуктов, – «подорожников», клали предметы, характеризующие возраст: кукол, бубенчики или колокольчики [8] . «Заспанных» детей, умерших от голода и выкидышей, хоронили уже «не наверху, а зарывали (запрятывали) в земле» [9] .

стр. 17Вера в продолжение жизни после физической смерти заставляла ненцев думать о перевернутости потустороннего мира, о смещении в нем понятий дня и ночи, «своего» – «чужого», нового – старого, верха – низа, целого – сломанного и т.д. Здесь следует говорить о зеркальности миров и их взаимосвязи. Поэтому вынос тела умершего осуществлялся в специальное отверстие, которое находилось напротив места смерти покойного, для чего часто поднимали полог чума, переход через могилу – с толканием земли пяткой и втыканием в свежий курган участниками процессии хлыстиков, жертвоприношением оленя, очищением путем окуривания, возвращением с кладбища параллельно старому следу и даже установлением чума после похорон в новом месте.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

В заметке учителя В.Турнина, датированной тем же 1894 г., имеется указание на то, что погребение в Мезенском уезде совершается по обычаям православной церкви: покойного хоронят на приходском кладбище, тело умершего в тундре опускают в могилу без отпевания, в качестве замещения приносят для отпевания песок с могилы. Здесь уже описываются захоронения в земле [10] . Данные об обмывании тела умершего, одевание его в лучшее платье, вынос тела вперед ногами еще раз подтверждают русское влияние на ненцев, христианизацию последних в конце XIX в.

Авторами отмечался особый способ захоронений шаманов на Мезени. Их хоронили лицом вниз, чтоб покойный не мог выйти и причинить зло живым, кроме того, существовал обычай хоронить шамана на нартах.

Описание гадания по поведению оленя во время его умерщвления мы обнаружили в одной из публикаций АГВ: «…устанавливают на могиле того оленя, на котором привезено было тело, задом к голове погребенного, затем четверо сильных самоедов, вооруженных дубинами, одновременно поражают ими оленя в голову.

Если животное умрет от сильных ударов без всякого движения, самоеды радуются; но если подымет голову, самоеды кричат: „Васиза! Васиза!“ (Горе! Горе!), считая движение оленя признаком скорой смерти еще одного из их племени» [11] . В качестве жертвы избирался любимый олень умершего. Вероятно, ненцы, как и саамы, верили, что на этом олене покойный совершит трудное путешествие в «другой» мир, до конечного места пребывания.

В «Географическо-статистическом обозрении…», опубликованном в АГВ за 1845 г., содержатся сведения о том, что в конце ритуала с профилактической целью ненцами разводился на могиле огонь «для окуривания платья», в который бросалось масло, сало, хлеб, табак [12] . Подобные действия можно объяснить верой в подвижность границ потустороннего мира, опасностью для живого человека, его боязнью «нечистоты».[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Если первый цикл обряда (захоронение тела) рассмотрен в периодике подробно, то о втором цикле (о проводах шаманом души умершего), подробных описаний нет. Известно лишь, что «отправление» души в другой мир могло состояться через несколько лет после смерти. Участниками похоронного обряда становилось все кочевье, а не отдельная семья. В основе представлений ненцев лежит табу или запрет – структурирующее обозначение обережной функции. Например, прозвище не считалось частью человека и могло произноситься, исходя из оппозиции свой/чужой. Имя покойного не произносилось, оно могло вернуться в «употребление» родственников только в третьем поколении. Новый статус умершего маркировался выражениями «наш ушедший», «отсутствующий» и др. Многие детали ритуала были направлены на «обман» покойника и самой смерти. Подвергались инверсии вещи и понятия. Оставленный колокольчик на могиле служил магической защитой от злых духов и духа покойного. Можно сказать, что похоронный обряд занимал центральное место в семейной обрядности ненцев, его основу составляла вера в существование взаимосвязи между живыми и мертвыми.

Кроме того, детей никогда не называли именем живущего родственника, его имя могло «вернуться» в род только после смерти хозяина. Важно, что имянаречение часто происходило лишь по достижении ребенком пятилетнего возраста. Имя связывалось с характером, внешним видом ребенка, с обстоятельствами его рождения и походило на прозвище. На настоящее имя накладывалось табу для взрослых, лишь маленькие дети могли называть друг друга по имени.

На протяжении всей жизни самоеды должны были соблюдать правила, регламентирующие их поведение в быту, хозяйственной деятельности, при совершении тех или иных обрядов. Многие исследователи склоняются к мнению, что система запретов (табу) в большей степени касалась жизни женщины. Распространенными были представления ненцев о женщине, как о существе низшем, «нечистом», «почти как домашнее животное» [13] .

Вся жизнь ненецкой девушки была подготовкой к главному предстоящему ей событию – замужеству, а в дальнейшем – к деторождению. Жених платил отцу невесты или ее опекуну выкуп в виде оленей; с этого момента он считал девицу своей собственностью и поступал с ней так, как ему хотелось. Лишь в одной публикациистр. 18 в АГВ содержатся подробные сведения о свадебном обряде, содержащем ряд предписаний. Жених, приехавший в день свадьбы со своими родными к чуму невесты, не должен был входить в него, ему позволено было кружиться на оленях вокруг чума до тех пор, пока его не поймает невестина родня. Невеста выкидывала из чума кусочек сукна, который символизировал ее согласие на вход жениха. В чуме жених и невеста должны были сидеть спинами друг к другу, подносить по стаканчику водки и закусывать оленьим языком и сердцем, «в знак того, что с этого момента они должны говорить и чувствовать одно и то же, жить одной жизнью» [14] .

Деятельность женщины ограничивалась рядом запретов. В чуме она могла переходить с одной половины на другую только у входа и не могла обходить чум вокруг, но если это было вызвано хозяйственной необходимостью, то в священное место (полагаем, что это место в чуме напротив входа, за очагом) клали гладкий камень, служивший выкупом за нарушение традиционных норм поведения. Эти представления связаны с центральным понятием ненецкой культуры ся мэй, означавшим у ненцев «нечистоту», возникшую в результате нарушения правил и норм, регулирующих жизнь всего коллектива и жизнь женщины в частности. Ся мэй имеет отношение к «иному» миру, поэтому «нечистыми» ненцы считали также покойника, его родственников, участников похорон, место захоронения, роженицу и младенца.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Подведем некоторые итоги. С 1839 г. в архангельской дореволюционной периодике регулярно публиковались материалы о малых народах, проживавших на территории губернии. Отмечался интерес духовенства и путешественников к ненецкой культуре с точки зрения христианизации и описания обычаев и нравов.

Семейная обрядность – одна из интимных сторон жизни ненцев, которая тесно связана с религиозными воззрениями. Поведение ненцев, их отношение к миру были определены системой ценностей, запретами и предписаниями, на которых мы акцентировали внимание в данной статье.

• [1] О самоедах, живущих в Мезенском уезде Архангельской губернии // АГВ. 1839. 3 окт., №40. С.151–152; 12 окт., №41. С.156–158; 19 окт., №42. С.161–163; 26 окт., №43. С.165–168.
• [2] Нами были выделены более 60 публикаций с 1839 по 1917 гг.
• [3] Архангельские самоеды [Из доклада архангельского епархиального наблюдателя Н.Д.Козмина] // Северное утро. 1913. 5 янв., №4.
• [4] Невский В.Н. К историческим сведениям об обращении самоедов Архангельской епархии в Христианскую веру. С.65.
• [5] Журавский А. Европейский Русский Север (К вопросу о грядущем и прошлом его быта) // ИАОИРС. 1911. №16. С.302.
• [6] Турнин В. Остатки языческих верований и обрядов у Канинских самоедов Мезенского уезда Архангельской губернии // АГВ. 1894. №92. С.4.
• [7] Там же.
• [8] Журавский А. Европейский Русский Север (К вопросу о грядущем и прошлом его быта).
• [9] Турнин В. Указ. соч.
• [10] Турнин В. Указ.соч. С.4. №48.
• [11] Географическо-статистическое обозрение Архангельской губернии. Жители. Самоеды // АГВ. 1845. №50. С.390–391.
• [12] Там же.
• [13] Мезенская тундра и ее обитатели // АГВ. 1879. №15. С.4.
• [14] Турнин В. Остатки языческих верований и обрядов у Канинских самоедов Мезенского уезда Архангельской губернии. №48. С.3.