Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Изучение культовых комплексов на территории Карелии

Известно, что религиозные обряды, как правило, совершаются в специальных местах. В современных религиях это, обычно, происходит в различных культовых зданиях. Святилища, где совершались религиозные церемонии, имелись и у народов, религии которых мы обычно называем языческими. Иногда они также располагались в различных строениях, но чаще находились прямо под открытым небом, к примеру, на вершине горы, на острове, в пещере, в священной роще или около источника, обладающего целебными свойствами. Виды священных мест у разных народов могли быть самыми разнообразными, равно как различны божества, которым люди поклонялись.

Для того, чтобы проиллюстрировать, что из себя представляют подобные культовые места у народов Севера, обратимся к этнографическим материалам по саамам, проживающим ныне на территории Кольского полуострова, в северных районах Финляндии и Скандинавии, а в XIX веке обитавших и в Северной Карелии. Материалы эти собраны исследователями в период с XVII по первую половину XX века.

Судя по ним, священные места саамов были далеко не одинаковы. Как правило они привязывались к различным природным объектам. Так, например, А. Воррен выделяет восемь видов священных мест скандинавских саамов, где они совершали жертвоприношения. В частности, скалы, отдельные скальные формации необычной зоо- или антропоморфной формы, камни-валуны разных размеров, расщелины, ямы и гроты, священные источники, озера, а также кольцеобразные сооружения из камней-валунов диаметром 6-9 м, внутри которых, иногда, имелась фигура, тоже сложенная из камней. Такие сооружения, как отмечал А. Воррен, принадлежали «дохристианским саамам» и часто были разрушены миссионерами (Vorren, 1987, р. 94–110). У терских саамов (на Кольском полуострове) подобное святилище зафиксировано известным этнографом В. В. Чарнолусским. Оно было связано с почитанием бога Каврая и представляло собой антропоморфную фигуру, сложенную из семи поставленных друг на друга камней. В прошлом около идола совершались религиозные обряды (Чарнолусский, 1972, с. 99–103).

Исследователи, занимавшиеся изучением религии саамов отмечали, что их культовые места тесно связаны с почитанием священных камней, которые часто в литературе именуются саамским словом «сейды». Правда, понятие это у саамов, видимо, было более широким и относилось не только к священным камням, но и к скалам, сооружениям из камней, иным объектам, с которыми у них была связана фольклорная традиция религиозного характера. Что касается культовых камней-сейдов, то они неоднократно описывались этнографами, в том числе и отечественными (Дергачев, 1877; Харузин, 1890; Визе, 1912 идр.). В частности, у Кольских саамов сейдами (почитание которых у них было весьма развито) именовались простые валуны, располагавшиеся около деревень, на горах, островах, около водопадов и порогов. Считалось, что они обладают особыми сверхъестественными свойствами: могут приносить удачу на промысле, обеспечивать хорошую погоду и т. п. В связи с этим около сейдов совершались жертвоприношения, к ним обращались с молитвами о помощи.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Место, где располагались сейды, считалось священным, просто так туда не ходили, а женщины вообще не допускались. Но если саам вдруг начинал думать, что сейд приносит ему несчастья, то он мог его уничтожить: разбить на мелкие куски, сжечь или утопить. Смысл почитания камней у саамов этнографы определяют не одинаково. В литературе можно встретить упоминание о связи сейдов с почитанием предков или умерших родственников. Имеются, например, поверья о превращении людей (в частности, колдунов) в камни. Считалось, что в сейдах живут духи. Идолы некоторых высших божеств имели вид обычных камней. Такие камни-идолы иногда располагались скоплениями – по несколько в одном месте, причем, часто в местах ведения промысла. Отметим, что подобные верования, связанные с культовыми камнями и скалами, отмечены и у других народов Северной Евразии, например, у нганасанов (Грачева, 1983, с. 32; Попов, 1984, с. 65, 66), ненцев (Хомич, 1977, с. 13, 16), обских угров (Соколова, 1971, с. 222, 223; Кулемзин, 1984, с. 50, 51), кетов (Алексеенко, 1977, с. 38, 39).

Когда возникло почитание камней-сейдов? Существовали ли святилища с культовыми камнями на территории Карелии в древности, когда здесь проживали предки современных саамов? Поклонялись ли они сейдам также как и их потомки в XVII–XX вв.? Открытия, сделанные археологами в последние десятилетия на территории Карелии, позволяют дать на эти вопросы достаточно четкие ответы.

Первые факты, свидетельствующие о существовании в древности на территории Карелии крупных святилищ с культовыми камнями, были получены в конце 60-х годов, когда экспедицией Карельского краеведческого музея были открыты интереснейшие культовые комплексы на островах Белого моря – Немецком Кузове и Русском Кузове (Мулло, 1969, 1984) [1] . Эти острова невелики, хотя и являются одними из наиболее крупных в архипелаге Кемские шхеры: первый из них имеет протяженность более километра, второй – более двух километров. Располагаются они примерно в 15 км от поселка Рабочеостровск, лежащем в устье реки Кемь. Ландшафт обоих островов сходен: в основе их лежат гранитные скалы, возвышающиеся над окружающим водным пространством на десятки метров (более высокий Русский Кузов достигает 123 м).

Святилище на Немецком Кузове занимает верхнюю часть скалистой горы и располагается на площадке длиной 350 и шириной 110– 160 м. Здесь имеется более 300 культовых объектов, среди которых И. М. Мулло выделяет три группы (рис. 30а) [2] . Первая определена им как «собственно сейды» – огромные угловатые валуны, многие из которых поставлены на 3–4 маленьких камня-«ножки». На верхней плоскости валунов, как правило, устанавливались несколько небольших камней, а под ними, в некоторых случаях, имелись мелкие разноцветные обкатанные камни-гальки, чаще кварцевые.

Вторую группу («идолы») составляют валуны меньшего размера. Они имеют антропоморфный вид, напоминают грубое скульптурное изображение бюста человека. Сверху на них положены камни меньшего размера, имеющие форму головы человека, а спереди, у некоторых, поставлены два несколько удлиненных булыжника, напоминающих вытянутые вперед руки. Среди современного местного населения (русских-поморов), эти камни называются «окаменевшие немцы». С ними связана старинная легенда о врагах, которые пытались напасть на Соловецкий монастырь. Они остановились для ночлега на острове, где их настигла божья кара – враги окаменели. Несомненно, легенда эта не имеет прямого отношения к первоначальному назначению этих каменных сложений. Она возникла гораздо позднее среди освоивших регион русских переселенцев и явилась своеобразным осмыслением ими непонятных каменных фигур. Сюжет об окаменевших людях встречается в религиозном фольклоре большинства европейских народов.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Третью, наиболее многочисленную группу составляют обычные, среднего размера, валуны разнообразной формы, на возвышенную часть которых установлен один (реже – два-три) камень меньшего размера (рис. 30б). Среди них встречаются зооморфные валуны, напоминающие по форме белуху или тюленя, лягушку, а также ящерицу.

На Русском Кузове аналогичное святилище располагается на гранитной горе, имеющей куполообразную форму. На ее пологих склонах находится более 350 объектов, таких же, что и на Немецком Кузове. Единственное отличие заключается в присутствии здесь еще одного типа антропоморфных идолов, которые, как указывал И. М. Мулло, напоминают «каменные бабы» – древние культовые изваяния, встречающиеся в степях Евразии. Они представляют собой продолговатые необработанные каменные плиты, поставленные вертикально между двумя подпорками, тоже угловатыми гранитными плитами округлой формы. По мнению И. М. Мулло, их можно рассматривать также и как фаллические фигуры. Кроме того, на самой высокой части острова сохранились остатки двух могил, сложенных из грубых плит. Костные останки, а также инвентарь не обнаружены (Мулло, 1969, 1984).

Кроме упомянутых объектов, по сведениям И. С. Манюхина, на Кузовах имеются несколько сложенных из небольших валунов каменных куч диаметром до 1,5 м и высотой до 1 м, а также кладок в виде овалов диаметром до 1 м, выложенных по периметру камнями в один ряд (Археология... 1996, с. 349).

Открытие культовых комплексов на Немецком и Русском Кузовах явилось своеобразной сенсацией в археологической науке Карелии. Впервые было обнаружено большое скопление очень сходных с известными саамскими камнями-сейдами памятников, располагающихся в регионе, где саамы уже давно не проживали. Какой-либо памяти об их почитании среди современного населения Поморья не сохранилось. А это значит, что обнаруженные памятники не являются этнографическими объектами, а относятся к древности, и исследовать их можно было только методами археологии. На основе внешнего сходства с саамскими сейдами найденные каменные объекты были названы тем же термином. С тех пор название «сейды» стали употреблять не только этнографы, но и археологи. Таким образом, сейды в археологическом понимании – это культовые памятники, встречающиеся на территории, где проживают или когда-либо проживали представители саамского этноса (или его непосредственные предки). Они представляют собой природные камни-валуны или сооружения из необработанных камней-валунов (рис. 30), которым иногда сопутствует специфический культурный слой, различного рода каменные сооружения в виде куч, гряд и пр., в а также, в отдельных случаях, фольклорная традиция религиозного характера.

Культовые комплексы на Кузовах оказались совершенно новыми памятниками археологии. Их открытие вызвало целый ряд вопросов, на которые археологи, в виду отсутствия опыта изучения подобных объектов, до сих пор не дали ответа. Наиболее важный источниковедческий вопрос – это хронология сейдов. В ходе исследований не было получено ясных датирующих материалов. Не было обнаружено никаких предметов, по которым можно было бы определить время бытования этих святилищ. И. М. Мулло полагал, что святилища функционировали вплоть до конца 1 тыс. н. э. – времени, когда те места были оставлены саамами (Мулло, 1969, с. 16, 17).[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Культовые комплексы на островах Белого моря недолго оставались единственными открытыми на территории Карелии древними святилищами. В 1972 году экспедицией Карельского Филиала АН СССР, которой руководил археолог А. П. Журавлев, был обнаружен культовый комплекс на о. Колгостров в Уницкой губе Онежского озера (Журавлев,-1973, с. 92). Этот памятник уступает беломорским святилищам по своим масштабам, там нет сотен хорошо сохранившихся каменных сложений. Комплексу на Колгострове свойственна иная специфика, сделавшая этот памятник по своему уникальным.

Для островов Онежского озера Колгостров достаточно велик – длина его около 4,5, ширина – 1,5 километра. Составляющие комплекс объекты располагаются на заросшей лесом скале, находящейся в юго-западной части острова по соседству с одноименной деревней. Скала вытянулась на протяжении одного километра с севера на юг и имеет ширину около 200–400 м. Ее крутой западный склон возвышается на высоту до 30 м. Очевидно, в древности эта скала обрывалась в воду, однако, в дальнейшем, по мере отступления озера, под ней обнажился участок берега, где и была основана деревня.

Колгостровская скала интересна тем, что еще в недалеком прошлом она имела название, была известна среди жителей окрестных деревень как «Звонкая» щельга. Такое название она получила от имевшегося в её северо-западной части камня-валуна, который обладал оригинальным свойством издавать мелодичный звук при ударе о его верхнюю часть небольшим булыжником. Валун этот также был известен в местной традиции как «Звонкой» камень. На «Звонкой» щельге проходили гуляния местной молодежи, туда, в ходе празднования главного колгостровского праздника – Ильина дня, было принято водить гостей. При посещении скалы некоторые из местных и гостей стучали по поверхности «Звонкого» камня. Говорили, что получавшийся звук напоминал звон одного из колоколов церкви в Лижме. Судя по сообщениям информаторов, традиция эта была очень старой и, видимо, уходила в глубь веков (Агапитов, 1995, с. 88).

Сейчас в районе Колгострова проживает русское население, предки которого, как свидетельствуют исторические данные, переселялись сюда из новгородско-псковских земель начиная с XIII века. До их прихода здесь проживало прибалтийско-финское население – вепсы, карелы, а еще раньше – саамы. Связанная с ними субстратная топонимия и ныне сохранилась в здешних местах. К числу таких топонимов относится и название Колгостров. Для нас особо важно то, что это название может быть связано с омонимичной лексемой kolkka в значении «колокол, звонок, колокольчик». Близки к основе названия Колгостров глаголы с основой kalk – (kalkata, kaikkaa и др.) «бренчать, стучать». И, наконец, в кильдинском диалекте саамского языка имеется слово kallk в значении «гром, звон» (Агапитов, 1995, с. 88).

Таким образом, оказывается, что русское название скалы и камня («Звонкой») перекликается с прибалтийско-финским названием острова. Видимо, это название возникло среди дославянского населения. Позднее, в ходе колонизации края, ассимиляции местного населения, русские крестьяне «перевели» название камня, скалы, а также вторую часть названия острова (который, видимо, из «саари» превратился в «остров»). Первая же часть названия сохранила свою прибалтийско-финскую основу («колг»). Подобных примеров трансформации географических названий в Карелии имеется множество. В ходе смены этнического состава населения отдельных местностей обычно переводились микротопонимы, а также детерминанты[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

сложных названий крупных географических объектов, что и имело место в данном случае.

Однако вернемся к археологическому обследованию Колгострова. «Звонкой» камень оказался природным валуном размером 1,5x0,75x0,67 м с уплощенной верхней частью, имеющей многочисленные следы ударов. Он имеет трещину, которая образует резонирующую полость, с чем и связан упомянутый акустический эффект (рис. 31). При осмотре трещины в ней был обнаружен мелкий фрагмент асбестовой керамики. Вблизи «Звонкого» камня находится множество других камней-валунов, у подножия которых найдены мелкие косточки птиц, животных, рыб (Журавлев, 1992, с. 30). Иногда эти валуны образуют скопления, внешне аморфные, но возможно ранее составлявшие вместе какие-то сооружения, в дальнейшем подвергшиеся разрушению.

«Звонкой» камень был обследован специалистами Петрозаводской консерватории. Полученные результаты позволили выдвинуть гипотезу о его использовании в качестве самозвучащего музыкального инструмента – литофона (Аблова, 1990, 1996).

По соседству со «Звонким» камнем, вдоль края отвесно обрывающейся скалы были зафиксированы наскальные знаки. Они встречаются двух видов. Первый – это лунки чашевидной формы (в виде полусферы), глубиной до 10 см и диаметром 10–25 см. Их найдено более 15. Среди них есть, по-видимому, незавершенные лунки в виде чашевидных углублений, которые выбраны лишь частично.

Второй вид – возможно естественные знаки в виде окружностей или овалов, часто концентрических, которые иногда пересекаются 1–2 диаметральными линиями. В ряде случаев эти линии соединяют между собой два, три и более знаков. Диаметр окружностей варьирует в пределах 20–50 см. Таких фигур зафиксировано около 20. Следует отметить, что большая часть занятого знаками участка скалы покрыта мхом, лишайником, зарослями кустарника. Часть знаков, видимо, разрушена.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Кроме того, А. П. Журавлев в одной из своих популярных работ сообщает о существовании на «Звонкой» щельге «...остатков культового сооружения, по всей вероятности, домика «мертвых»», которое располагалось в центральной части скалы. На западном склоне обнаружены «...круглые и овальные каменные кладки», сложенные из небольших валунов. Их диаметр 0,5–0,9 м. Внутри них обнаружены зола и уголь. А. П. Журавлев предлагает считать их «...ритуальными очагами, функционировавшими во время культовых погребальных обрядов древнего населения» (хотя скорее они связаны с гуляньями колгостровской молодежи начала века). «У восточной окраины скалы обнаружены остатки каких-то крупных каменных сооружений» диаметром до 5 м, которые, возможно, «...являются древними погребальными комплексами». К сказанному следует добавить, что на Колгострове обнаружена энеолитическая стоянка, датируемая 3 тыс. до н. э., а также «лопарские ямья» (как их называли местные крестьяне) – углубления в почве диаметром около 3 метров, которые, возможно, являются остатками древних жилищ (Журавлев, 1992, с. 31).

Таковы сведения о памятниках Колгострова. Они позволяют полностью согласиться с мнением о культовом характере этого комплекса. Вместе с тем, очевидно, что комплекс Колгострова отличается от комплексов на островах Кузова Белого моря. Ему свойственна иная специфика. Если вывод о культовом характере памятников Кузовов был сделан на основе проведенного археологического обследования, которое подтвердило искусственное происхождение некоторых составляющих комплексы объектов и их схожесть с известными саамскими камнями-сейдами, то на Колгострове ситуация иная. Вывод о культовом характере колгостровского комплекса прежде всего вытекает из данных этнографии, фольклористики, топонимики, истории и находит подтверждение в археологических материалах.

Примечателен сам факт сохранения до современности названия камня и скалы. Местное население знало об оригинальном свойстве камня и выделяло его таким образом в окружающем ландшафте. Название скалы и, судя по всему, острова совпадают с названием

камня. Это означает, что «Звонкой» камень являлся для местной традиции наиболее ярким определяющим объектом. Поэтому местные жители и посещали колгостровскую скалу в ходе празднования Ильина дня, устраивали там молодежные гуляния. Яркий аналог, свидетельствующий о механизме зарождения и воспроизводства подобной религиозной традиции, можно найти среди сюжетов прибалтийско-финского фольклора. В заговоре против боли исполнитель упоминает остров в озере, где есть скала, на ней лежит камень с трещиной, в которую должна уйти боль (Siikala, 1994, s. 102). Очевидно, что подобные природные объекты издревле замечались местным населением и постепенно «обрастали» религиозной традицией.

К какому времени относится происхождение колгостровской традиции сказать трудно. О его нижней границе свидетельствуют лишь косвенные данные. Обнаружение в расщелине «Звонкого» камня фрагмента асбестовой керамики позволяет предполагать ее существование уже в позднем энеолите – конце 3–2 тыс. до н. э. К 3 тыс. до н. э. относится и обнаруженное поселение Колгостров 1. Верхняя же граница, как отмечалось, приходится на этнографическую современность.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Связанная со «Звонкой» щельгой фольклорная традиция бытовала еще в начале XX века среди местного, русского по национальности населения, но имевшего прибалтийско-финские корни. Ее сохранение до этого времени свидетельствует о постепенной смене этнокультурной среды в западном Заонежье. Вероятно, религиозная традиция, связанная со скалой на Колгострове, зародилась у дославянского, по-видимому, древнесаамского населения и была позднее каким-то образом заимствована пришедшими сюда в IX – XIII веках прибалтийскими финнами. В ней сохранились как смысл названия камня, скалы и острова в целом, так и манера «особого» отношения местных жителей к этому месту, чему способствовало его удобное расположение для молодежных гуляний. Не исключено, что в ходе христианизации края каменные сложения «Звонкой» щельги подвергались разрушению как языческое мольбище. Известно, что подобные действия практиковались христианскими миссионерами. Пришедшие сюда позднее русские, постепенно ассимилировав местное прибалтийско-финское население, также заимствовали в трансформированном виде связанную с колгостровской скалой традицию. Тогда, очевидно, появились переводные названия «Звонкой» камень, «Звонкая» щельга, а также русифицированное название острова – Колгостров. Таким образом, в отличие от рассмотренных нами ранее культовых комплексов Беломорья, где, видимо, произошла резкая смена этнокультурной среды, в связи с чем память о почитании камней не сохранилась, в Заонежье такая смена происходила постепенно, новое население частично заимствовало древнюю традицию, которая, трансформируясь, сохранялась на протяжении многих веков.

В течение более двадцати лет острова Кузова и Колгостров оставались единственными памятниками такого рода, известными на территории Карелии. Новое открытие, вызывающее и по сей день самые разноречивые суждения и споры, было сделано опять-таки археологом А. П. Журавлевым в 1991 году в окрестностях д. Пегрема, на западном побережье Уницкой губы Онежского озера (Журавлев, 1992).

Любопытно, что сделать его помог случай. К северу от деревни Пегрема прошел локальный лесной пожар. На относительно небольшом участке выгорел подлесок, мох, обнажилась почва. Археологам открылась удивительная картина: на участке площадью ок. 20 тыс. кв. м располагалось множество камней-валунов, в ряде случаев имеющих зооморфную форму и как будто бы несущих следы грубой оббивки, из обнаженной почвы местами выступали каменные кладки, а также пятна красного охристого песка. Необычность картины усугублялась тем, что памятник находился в удалении от древнего берега Онежского озера, а это совершенно не характерно для обычных поселений, везде привязанных к побережью водоемов. Проведенные исследования памятника, который был определен как культовый комплекс Пегрема 40, дали любопытные результаты.

Прежде всего отметим, что на территории памятника располагаются более ста камней разных размеров, в том числе крупные валуны диаметром свыше 1 м, в ряде случаев имеющие зооморфную форму. Около некоторых из этих камней были заложены раскопы. Оказалось, что культурный слой – красноватый песок – локализуется, как правило, около валунов узкой полосой (в среднем до 0,5 м). В нем были собраны находки: сланцевые и кремневые орудия, а также немногочисленные фрагменты позднеэнеолитической асбестовой керамики. Любопытно, что в большинстве случаев крупные валуны по периметру обрамлялись скоплениями мелких камней, образовывавших своеобразные кладки в виде окружностей. Около некоторых камней обнаружены небольшие кострища (диаметром 20–30 см, мощностью около 10 см), а также линзы охристого песка различных размеров, в том числе большие (1,3–2 м длиной) вытянутые линзы подчетырехугольной формы мощностью 0,1–0,3 м, которые в археологической литературе определяются как остатки древних погребений (см. главу 1). В отдельных случаях в этих линзах был собран различный инвентарь. Найдены также небольшие камни со следами оббивки. Один из таких камней-валунов зооморфной формы, около которого были найдены упомянутые находки, изображен на рисунке 32.

Хронология культового комплекса Пегрема 40 пока не определена. В распоряжении археологов нет ни одной абсолютной даты. Комплекс находится на террасе по соседству с позднеэнеолитическими поселениями, содержащими асбестовую керамику. Такая же керамика найдена и на самом комплексе, что позволяет считать их одновременными. Можно полагать, что этот памятник относится к периоду с середины 3 по 2 тыс. до н. э.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Материалы исследования культового комплекса Пегрема 40 были опубликованы открывшим его А. П. Журавлевым в нескольких работах (Журавлев, 1992, 1996 и др.). Их появление вызвало неоднозначную реакцию среди археологов, многие из которых не разделяют точку зрения о культовом характере данного памятника. Этому способствовала весьма свободная «беллетристическая» манера автора обосновывать некоторые свои интерпретации. Так что проблему Пегремы 40 сейчас, видимо, нельзя считать решенной. Справедливость предложенного А. П. Журавлевым определения Пегремы 40 как культового комплекса должна быть подтверждена будущими исследованиями подобных памятников.

Пегрема 40 – памятник необычный. Дискуссии по поводу его интерпретации неудивительны, ведь только здесь, в отличие от иных культовых комплексов Карелии, удалось обнаружить археологический вещественный материал, зафиксировать четкий культурный слой, который не сохранился ни на Кузовах, ни на Колгострове, ни в других памятниках такого рода (речь о них пойдет далее).

С нашей точки зрения, имеются достаточно веские основания считать Пегрему 40 именно культовым комплексом. В пользу этого свидетельствуют ряд обстоятельств. Прежде всего отметим, что культурный слой памятника четко локализуется вблизи камней, около которых обнаружены практически все находки. На удалении (более 1–2 м) от валунов его следы уже не прослеживаются. Очевидно, что деятельность древних происходила именно около камней. Маловероятно, что она носила хозяйственный характер. Культурный слой Пегремы 40 практически не содержит осколков и отщепов камня, кальцинированных косточек, фрагментов керамических сосудов, обломков каменных орудий – то есть тех видов находок, которые обычно отражают древнюю хозяйственную деятельность и являются наиболее массовыми на поселениях эпохи камня – раннего металла. Обнаруженные на Пегреме 40 находки – это почти исключительно высококачественные сланцевые и кремневые орудия. Культурный слой Пегремы 40 весьма маломощен –- часто до 10–15 см, он имеет красноватый оттенок, следы гумусированности, причем интенсивность окраски увеличивается вблизи камней. В ряде случаев камни буквально оконтурены по периметру узкой (до 10-15 см) полосой охристого песка, обычно с покатой стороны камней ширина этой полосы больше, чем с более крутой. Такой «наплыв» мог образоваться в результате смывания охры с камней под воздействием дождя, таяния снега. Конечно, это возможно только в том случае, если камни в течение какого-то времени периодически обмазывать красной охрой. Напомним, что сами валуны, около которых локализовался культурный слой, в ряде случаев имеют четко выраженную зооморфную форму и, видимо, несут следы искусственного воздействия. Не в пользу хозяйственного происхождения данного памятника свидетельствует и его удаленность от древнего берега Онежского озера. Наконец, выявленные около камней вытянутые охристые линзы с каменным инвентарем, определяемые обычно как погребения, сопровождающие их кострища, сопутствующие камням-валунам каменные кладки, которые явно не имели какого-то хозяйственного значения – все это, с нашей точки зрения, в большей степени свидетельствует в пользу культового характера данного памятника, чем какого-либо иного.

Почти одновременно с открытием комплекса Пегрема 40, археологами И. С. Манюхиным и М. М. Шахновичем в Северной Карелии были выявлены ещё два крупных культовых комплекса, очень близких памятникам островов Кузова Белого моря (Манюхин, Шахнович, 1993; Археология... 1996, с. 347–357).

Один из них, к настоящему времени исследованный в большей степени, находится в Муезерском районе Карелии на горе Воттоваара – наивысшей точке Западно-Карельской возвышенности (высота 417 м). Как сообщает открывший этот памятник М. М. Шахнович, комплекс занимает площадь около 6 кв. км. Гора Воттоваара – чрезвычайно интересный природный объект. В ее основании – доминирующая над окружающей местностью мощная скала, несущая многочисленные следы сейсмической, тектонической и ледниковой деятельности. Живописный ландшафт Воттоваары составляют повсеместно разбросанные каменные глыбы, валуны, часто встречающиеся бараньи лбы, сейсмические трещины, образующие глубокие, заполненные водой провалы. На поверхности горы имеются несколько палеоводоемов – пересыхающих летом маленьких озер и болот.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Объекты, составляющие культовый комплекс Воттоваара, – это, в основном, природные валуны диаметром 0,3–1,5 м, иногда несущие на себе следы архаичной человеческой деятельности, а также немногочисленные каменные кладки. Камней на Воттовааре несколько тысяч, некоторые из них, видимо, имеют следы искусственного воздействия: установлены на маленькие камни-ножки (обычно два-три, реже четыре-пять) (рис. 30в); имеют «навершия», то есть поставленные на них сверху камни меньшего размера; имеют четкие следы их преднамеренной установки определенным образом в определенном месте – обычно на возвышенных участках скалы или в скоплениях с другими камнями. Валуны располагаются, в основном, скоплениями по 2–6 камней в одной группе, как правило, на открытых возвышающихся скальных участках, вблизи побережий палеоводоемов. Каменные кладки встречаются среди валунов. Они сложены из камней небольшого размера и имеют форму окружностей диаметром 0,7–1 м, иногда до 6–7 м (Манюхин, Шахнович, 1993, с. 84, 83; Шахнович, 1994).

Другой культовый комплекс, открытый археологом И. С. Манюхиным, располагается в Лоухском районе на горе Кивакка – одной из наиболее высоких возвышенностей Карелии (высота 499 м). По сообщению автора открытия, памятники находятся на самой вершине горы. Сложения особенно многочисленны на наиболее крутых, северном и восточном склонам, а также в центре на обрывистых уступах, окружающих небольшие озера, образовавшиеся на месте тектонических разломов. Объекты, составляющие данный комплекс, аналогичны беломорским (Манюхин, Шахнович, 1992, с. 83–85).

Надо особо подчеркнуть, что большинство объектов, входящих в состав культовых комплексов Воттоваара и, видимо, Кивакка, составляют естественные природные образования без следов искусственной обработки. Это выделяющиеся в окружающем ландшафте камни-валуны, скальные формации, оригинальные россыпи валунника. Их подчас причудливый вид (когда один валун лежит на другом или располагается на маленьких камнях-«ножках») обусловлен природными факторами – деятельностью ледника, землетрясениями и т. п. Именно эта «причудливость» и привела к тому, что данные возвышенности стали святилищами, люди начали совершать там религиозные обряды и уже искусственным путем создавать подобные природным сложения.

Очевидно, что культовые комплексы на Кузовах, Воттовааре и Кивакке – это памятники сходные. Видимо, они едины в культурнохронологическом отношении. Когда существовали эти святилища, судить трудно. Исследовавшие их археологи справедливо полагают, что почитание священных камней могло сохраняться до той поры, пока в их окрестностях проживали представители саамского этноса. В Северной Карелии саамы жили еще в конце прошлого века. Труднее сказать, когда оно возникло, ясных датирующих материалов на территории комплексов пока не найдено. И. С. Манюхин считает, что это произошло в 1 тыс. до н. э. (Археология... 1996, с. 355). Нам представляется, что связанная с культовыми комплексами религиозная традиция должна была возникнуть гораздо раньше, когда эти выделяющиеся в ландшафтной среде объекты (скалы, камни- валуны) попали в поле зрения местного населения, впервые появившегося в Северной Карелии в эпоху мезолита. По всей видимости, это время относится к моменту освоения территории, где они находятся, что скорее всего произошло в период камня – раннего металла. В дальнейшем, подобные объекты могли создаваться на территории Карелии вплоть до эпохи средневековья.

О более раннем появлении на территории Карелии святилищ, видимо, свидетельствует и информация из работы Н. Н. Гуриной о любопытной находке на полуострове Оровнаволок (северо-восточное побережье Онежского озера). В стороне от поселений, на вершине круто обрывающейся в озеро скалы, ей была исследована каменная кладка в виде полукруга, заполненная красной охрой. В ходе раскопок удалось обнаружить два фрагмента ранненеолитической керамики сперрингс. Н. Н. Гурина определила этот объект как «...место, где, вероятно, совершались культовые обряды» (Гурина, 1956, с. 231). Топографически данное место соответствует особенностям расположения древнесаамских святилищ Карелии.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Надо сказать, что культовые камни-сейды типа обнаруженных на Кузовах, Воттовааре и Кивакке – довольно распространенные на территории Северной Карелии памятники. В настоящее время имеются сведения и о других местонахождениях подобных объектов, в частности, на горе Нуорунен, в районе Евжезера и в других местах. Небольшой культовый комплекс, включающий около 30 сейдов, зафиксирован И. С. Манюхиным на острове Лодейном (архипелаг Кемские шхеры) (Археология... 1996, с. 350, 351).

Итак, приведенные выше памятники на Кузовах, на Колгострове, в Пегреме, на горах Воттоваара и Кивакка можно считать остатками древних святилищ. К более развернутому обоснованию этого тезиса мы вернемся в дальнейшем – в разделе, посвященном интерпретации этих памятников. Пока же посмотрим, насколько долго сохранялась на территории Карелии традиция почитания подобных природных объектов. Археолого-этнографические изыскания в Южном Заонежье, дают по этому поводу весьма любопытные сведения.

Радколье: отголоски древней традиции

Сейчас в Заонежском регионе Карелии проживает локальная группа русских. Оригинальность и самобытность культуры русских Заонежья конца XIX – начала XX века не раз подчеркивали

этнографы, архитекторы, искусствоведы и фольклористы. Однако трудно, даже при беглом ее рассмотрении, не заметить, что многое в ней восходит к дославянскому прошлому Заонежского края. И это неудивительно, ведь, как свидетельствуют исторические данные, славяне-новгородцы, впервые ступившие на эту землю несколько веков назад, оказались на уже заселенной территории, где проживало местное прибалтийско-финское население. Исследователи отмечают, что в период конца 1 – начала 2 тыс. н. э. на территории Заонежья проживали представители нескольких этнических групп. Об этом свидетельствуют археологические и исторические материалы, а также данные топонимики и этнографии. Из исторических этносов наиболее древним в Заонежье были саамы. С X века, а, возможно, и несколько ранее, из Приладожья начинает проникать прибалтийско-финское население: вепсы и карелы. Они занимались не только охотой, рыболовством и собирательством, но и земледелием. Массовое проникновение славян на территорию Заонежья начинается с XIII века, что было связано с агрессивной политикой Ливонского и Тевтонского орденов. Выходцы из псковско-новгородских земель селились по соседству с местным финноязычным населением. Постепенно формируется «гнездовый» тип расселения, прослеживаемый по «Писцовой книге Обонежской пятины» 1497 г. Село с дославянским названием составляло несколько деревень, среди которых преобладали русские наименования.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

О религии местного дославянского населения исторических данных, к сожалению, немного. Первые попытки насильственным путем крестить карел относятся к XIII веку. Очевидно, они не достигли сколько-нибудь значимого результата. По крайней мере, судя по сведениям, содержащимся в грамотах новгородских архиепископов Макария и Феодосия об искоренении языческих верований у прибалтийско-финского населения новгородских земель, которые относятся к середине XVI века, местное (официально христианское) население продолжало придерживаться языческих обрядов и верований (текст грамот см.: Кочкуркина, 1990, с. 60–72). Пожалуй не вызывает сомнения, что пришедшие в Заонежье первые славянские переселенцы столкнулись здесь с населением, исповедовавшим языческую религию. Вряд ли даже основание монастырей – Палеостровского в XIV веке и Климецкого в XVI веке – могло быстро и существенно изменить религиозную картину: языческая вера была сильна.

Повлияла ли местная языческая вера на культуру пришедшего славянского населения? Если и повлияла, то насколько сильно и в каком виде это отразилось на религиозных обычаях русских? Интересную информацию по этому поводу дает зафиксированная фольклорная традиция, связанная с островом Радколье в Южном Заонежье, а также результаты его археологического обследования.

Остров Радколье находится вблизи деревни Лонгасы, что на западном побережье Большого Климецкого острова Онежского озера. Размеры его невелики: протяженность около 500 м, максимальная ширина 160 м. Он представляет собой сильно эродированную, покрытую мхом и дерном скалу, частично заросшую кустарником и редколесьем. Западный берег острова пологий, восточный – крутой, отвесно возвышающийся над водой на высоту до 6,5 м. Радколье неоднократно упоминался в работах разных исследователей, которые приводили интересную информацию о связанной с островом фольклорной традиции и его оригинальных памятниках и на этой основе интерпретировали данное место как святилище, возникновение которого относится еще к дохристианскому времени (Шайжин, 1909, с. 192–-230; Ржановский, 1924, с. 102, 103; Брюсов, 1940, с. 234; Байбурин, Логинов, 1988, с. 31, 32; Архив КНЦ РАН, ф. 1, д. 69, л. 68; д. 73, л. 21). Суть информации сводится к следующему.

Еще в начале XX века среди жителей тех мест существовал обычай отмечать так называемое «радкольское воскресенье». Один раз в году, в последнее воскресенье перед Ивановым днем (24 июня по ст. стилю) на Радколье собирались жители окрестных (в радиусе 30 верст) деревень и устраивали там гулянье, в ходе которого пели, танцевали, играли, молодежь сбрасывала со скалы крупные камни, которые имелись там в изобилии. По словам очевидцев, народу собиралось столько, что подчас трудно было найти место на берегу, где причалить лодку. Гулянье проходило на ровной площадке в центральной части острова, рядом с которой, на краю обрыва, находился крупный камень, привлекавший особое внимание людей. Его называли «идол» и каждый раз в ходе гуляний тщетно пытались столкнуть с обрыва в воду. На обращенной к воде стороне камня имелись естественные углубления, по форме очень напоминавшие глаза, нос и рот человека. Также на острове имелись оригинальные подковообразные каменные кладки и некое изображение «головы бородатого человека», к которому местные жители относились весьма почтительно, считая его изображением «хозяина» острова, обладающего способностью наказывать человека болезнью, падежом скота и пр., если тот будет вести себя неуважительно. Кроме этого, в народе сохранилась память о священной радкольской сосне, оставшейся на острове после того, как в начале XVI века был вырублен священный радкольский лес, использовавшийся для строительства Климецкого монастыря.

В ходе проведенного обследования острова были получены данные, существенно конкретизирующие и дополняющие приведенные сведения (Агапитов, Мельников, 1992; Мельников, 1995). «Радкольский идол» представляет собой останец, находящийся в наиболее высокой северо-восточной части острова на краю отвесно обрывающейся в воду скалы (рис. 33). Его размеры: высота 2 м, диаметр около 1,4 м. Четко выраженных следов обработки он не имеет. Примерно в 40 м к северу от него, также на краю обрыва, находится еще один останец, на обращенной к воде стороне которого есть углубления по форме напоминающие глаза, нос и рот человека (рис. 34). По всей видимости, они имеют естественное происхождение – ясных следов обработки не выявлено. Размер «личины»: высота около 1,9 м, ширина до 1,5 м. Между этими объектами на всю высоту обрыва (около 6 м) проходит скальный разлом, по форме напоминающий профиль головы человека с длинной бородой (рис. 35). Этот разлом и является упоминавшимся «изображением хозяина острова». Таким образом, все объекты острова Радколье, с которыми была связана фольклорная традиция, представляют собой природные образования и не несут на себе следов искусственного воздействия.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Кроме них на о. Радколье были обнаружены 14 различных каменных кладок, расположенных по всей территории острова от северной оконечности до южной. Все они сложены из небольших (до 0,5 м) камней-валунов и кусков скальной породы без использования какого-либо связующего раствора. Камни уложены на скале в один, два, реже в три слоя, как правило, заросли мхом и задернованы. Кладки можно разделить на четыре группы. Первую из них составляют сооружения, имеющие в плане форму подковы (рис. 36). Их зафиксировано пять. Все они располагаются в центральной и южной частях острова. Диаметр их составляет около 3–4 м. Отметим, что «подковообразные» кладки имеют по сравнению с другими относительно лучшую сохранность. Вторую группу составляют пять плохо сохранившихся кладок, имеющих в плане форму овала, где камни уложены по его периметру.

Они встречаются по всему острову. Размер этих кладок варьирует от 2,5 до 4,5 м в диаметре. Видимо, в некоторых случаях к этим «овалам» по внешнему периметру были пристроены небольшие кладки в виде полуокружностей, которые сейчас почти не сохранились. Третья группа включает две кладки в виде аморфных каменных куч, располагающихся в северной части острова. Их диаметр составляет около 3–4 м. Наконец, четвертая группа также представлена двумя кладками, которые нам видятся наиболее любопытными. Внешне они весьма аморфны и могут показаться близкими кладкам третьей группы. Однако при внимательном рассмотрении оказывается, что в их планах улавливается мотив спирали. К сожалению, эти кладки плохо сохранились. Их диаметр составляет около 4 м (Мельников, 1995, с. 7–21).

Интерпретация и определение хронологии данных кладок затруднены. Сложно найти им рациональное применение. «Подковообразные» кладки, как наиболее сохранившиеся, видимо относятся к этнографическому времени и могут быть связаны, к примеру, с теми же празднованиями «радкольского воскресенья», которые проходили на острове еще в начале века. Возможно, они являлись заслонами для костров (хотя следов кострищ нами зафиксировано не было). Прочие же кладки несомненно более архаичны.

Таковы результаты обследования острова Радколье, Они позволяют констатировать следующее: во-первых, на Радколье по сей день сохранились естественные природные образования – останцы и скальные формации, – с которыми у местного населения вплоть до начала XX века связывалась фольклорная традиция религиозного характера. Во-вторых, на о. Радколье сохранились многочисленные следы различных каменных сложений архаичного облика, которые, по всей видимости, не были связаны с хозяйственной или какой-либо иной рациональной деятельностью.

Обратимся теперь к этимологии названия острова Радколье. По мнению топонимиста В. А. Агапитова, слово это двусложное, состоит из атрибутивного элемента (рад-, рат-) и детерминанта (ка- лье, колье). Не вызывает сомнения, что вторая часть названия восходит к прибалтийско-финскому kallio – «скала». Сходно звучащие слова имеются в языках финнов, карелов, вепсов, саамов. Первая же часть (рад-, рат-) ближе всего по звучанию к прибалтийско-финской лексеме raato, семантика которой группируется вокруг значения «умершее животное». В диалектах саамского языка имеются сходные по фонетике и семантике термины означающие «мертвое животное» или «мертвый (убитый) олень». Отсюда логичным будет предположение о связи данного названия с жертвоприношениями животных, которые когда-то могли совершаться на острове. Существуют, правда, и другие варианты расшифровки первой части названия, однако, указанная саамская основа топонима Радколье, видится весьма вероятной (Агапитов, Мельников, 1992, с. 154, 155).[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

В целом представляется, есть основание согласиться с вышеупомянутыми исследователями, определявшими остров Радколье как древнее языческое святилище. В пользу этой гипотезы свидетельствует целый ряд признаков, которые находят аналоги среди культовых мест народов Северной Евразии, в частности, среди рассмотренных в предыдущем разделе святилищ саамов. Во-первых, на это указывает зафиксированная этнографами фольклорная традиция – представления о «радкольском боге» или «идоле», о «хозяине» острова, о священном радкольском лесе, о праздновании связанного с Ивановым днем «радкольского воскресенья». Во-вторых, особенности объектов, к которым относится данная традиция, – природных образований, останцев, скальных формаций антропоморфной формы. В-третьих, в пользу этого свидетельствуют особенности самого острова Радколье – крупного скального массива, доминирующего над окружающими участками озера, издревле использовавшимися местными жителями в качестве рыболовных тоней. В-четвертых, этимология названия острова, возможно связанная с жертвоприношениями животных, которые когда-то там могли

совершаться. Наконец, в-пятых, обнаруженные на острове остатки каменных кладок. Все указанные пункты находят соответствие в святилищах саамов, которые, напомним еще раз, в эпоху раннего Средневековья проживали в Обонежье. Например, В. В. Чарнолусский, изучавший культуру Кольских саамов, сообщал о памятнике, являющемся прямой аналогией «радкольскому богу». Около озера Вулеявр есть скала, в верхней части которой имеются две выступающие скальные формации с естественными углублениями похожими на глаза, нос и рот человека. Среди местного (саамского) населения эти камни назывались «праудедками» – «стариком и старухой», с ними была связана религиозная традиция (Чарнолусский, 1972, с. 83–86). Впрочем, к вопросу об аналогах мы еще вернемся в разделе, посвященном интерпретации культовых комплексов.

Все это, как нам представляется, очень напоминает ситуацию с рассмотренным в предыдущем разделе культовым комплексом Колгострова. Вероятно, первоначально с островом Радколье была связана религиозная традиция, возникшая среди древнесаамского населения. Соответственно, его использование в культовых целях соотносится со временем проживания саамов в Заонежье и, наверное, приходится на период не позднее раннего Средневековья. В дальнейшем, пришедшее сюда сначала прибалтийско-финское (вепсское и карельское), а потом и русское население частично и естественно в измененной форме переняло местную традицию отношения к Радколью как к священному месту. Постепенно традиция трансформировалась и в конечном итоге приняла ту форму, о которой говорилось выше («радкольское воскресенье», «радкольский идол» и пр.). Не исключено, что в ходе христианизации края это святилище было преднамеренно разрушено. Как известно, нередко языческих идолов сжигали, топили и пр. С этим, кстати, вполне может быть связан сохранявшийся здесь среди молодежи обычай в ходе гуляний подтаскивать к краю скалы крупные камни и сбрасывать их в воду. Об этом же косвенно свидетельствует легенда о священной радкольской роще, которая была вырублена на строительство Климецкого монастыря. Необходимо также упомянуть о соседнем с Радколье острове Ильинец, который как бы «смотрит» на радкольского идола. По сообщению информатора, свое название он получил от часовни св. Ильи, которая ранее находилась на нем. Такое соседство христианской культовой постройки и дохристианского капища может объясняться попыткой церкви нейтрализовать (или использовать) сакральную силу заонежского святилища.

Выше мы упоминали о саамских «праудедках» – скальных формациях у озера Вулеявр, информация о которых приводится в книге В. В. Чарнолусского. Любопытно, что по соседству с «праудедками» располагались каменные лабиринты – чрезвычайно интересные и во-многом загадочные памятники, встречающиеся на морских побережьях Северной Европы, в том числе и в России на побережьях Белого и Баренцева морей. В некотором роде им близки спиралевидные кладки острова Радколье. Конечно, говорить об их функциональной идентичности, по меньшей мере, преждевременно, хотя иметь их в виду при интерпретации культовых комплексов Карелии необходимо.

Каменные лабиринты

Среди археологических памятников культового характера, располагающихся на территории Северной Европы, кажется нет таких, которые, подобно каменным лабиринтам, вот уже более 150 лет вызывали бы живой интерес многих исследователей. Сооружения эти действительно очень оригинальны. В литературе можно встретить много вариантов их описания. В общем, каменные лабиринты на Севере России – это сооружения, сложенные из небольших (диаметром до 30 см) природных камней, уложенных на земле в многократно извивающуюся линию, образующую спиралевидную фигуру. В плане лабиринты, как правило, имеют округлую или подковообразную форму (рис. 37 а, б). Между витками каменной спирали имеется «дорожка» шириной 10–50 см. Размер лабиринтов в диаметре существенно колеблется в пределах 5–30 м. Памятники эти наземные, однако ныне, по причине своей глубокой древности, они как бы «вросли» в землю, задернованы, покрыты мхами и лишайниками, зарослями вереска. Подчас бывает трудно найти на местности даже давно известный лабиринт. Встречаются они в очень обширном ареале, включающем современные территории Англии, Норвегии, Швеции, Финляндии, Германии, а также Севера России. За рубежом известны не только каменные, но и дерново-кустарниковые лабиринты. Общее количество этих памятников сейчас составляет около 600. В России они известны на Кольском полуострове, Соловецких островах и Беломорском побережье Карелии, где их общее количество сейчас превышает 50. Из них более 10 находятся на Кольском п-ве и, как минимум, 35 – на Соловецких островах (Гурина, 1982, с. 103; Куратов, 1988, с. 13–21). В Карелии они известны в устье реки Кереть, а также на Кемских островах Белого моря.

Лабиринтам посвящена обширная научная литература. Самые ранние упоминания об этих памятниках относятся к XVI веку. С середины XIX века каменные лабиринты начинают исследоваться учеными. В России сведения об этих памятниках приводили в своих работах посещавшие Кольский полуостров А. И. Кельсиев, А. В. Елисеев, К. П. Рева, С. Н. Дурылин. Первая обобщающая работа о лабиринтах принадлежит А. А. Спицыну (1904). Его статья содержала все имевшиеся к тому времени сведения о каменных лабиринтах Севера России. Позднее две работы о лабиринтах Соловецких островов публикует Н. Н. Виноградов (1927, 1927а). В дальнейшем к этой теме обратились Н. Н. Гурина (1948, 1953 и др.), И. М. Мулло (1966), А. А. Куратов (1970, 1988 и др.), Ю. В. Титов (1974) и некоторые другие исследователи. Ими были открыты новые памятники, высказаны идеи об их хронологии, этнокультурной принадлежности, интерпретации и т. д.

Надо сказать, что несмотря на явную внешнюю схожесть, каменные лабиринты – памятники далеко не одинаковые. Различаются они по размерам, особенностям конструкции, методам сооружения, особенностям расположения на местности. На основе этих признаков разные исследователи пытались их классифицировать. Наиболее удачно это сделал А. А. Куратов, который, учитывая принцип конструирования лабиринтов и схему их строения, выделил пять групп данных памятников. Первую группу составляют лабиринты подковообразной формы (рис. 37а), вторую и третью – округлые лабиринты, в основе конструкции которых соответственно лежат или одна спираль, или две спирали, вписанные друг в друга. В четвертую группу включены лабиринты, основу которых составляют несколько концентрических кругов, расчлененных радиальной линией (рис. 37б). Наконец, в пятую группу входят плохо сохранившиеся постройки и единственный известный прямоугольный лабиринт на Соловецких островах (Куратов, 1970, с. 40–48).

Лабиринты располагаются как группами (например, на Соловецких островах, на Кольском полуострове – на реках Поной и Харловка), так и отдельно (в районе Кандалакши и в устье реки Кереть в Карелии). Часто им сопутствуют иные каменные сложения, что особо характерно для Соловецких островов. Н. Н. Виноградов свидетельствует о существовании там целых комплексов подобных сооружений, включающих помимо лабиринтов различные каменные кучи, гряды, курганы, «дольмены», «менгиры», «загадочную фигуру («вентерь»)» и другие памятники (Виноградов, 1927). Исследовавший Соловецкие памятники А. А. Куратов указывает на существование там четырех святилищ (на Большом Соловецком острове, на Большом Заяцком острове и два на острове Анзер), В их составе присутствуют лабиринты, могильники, каменные кучи и прочие объекты. В подкурганной яме одной из таких куч, располагавшейся рядом с лабиринтом на мысе в Капорской губе о. Анзер, обнаружены кальцинированные кости человека, кварцевый скребок, кварцевые и кремневые отщепы, рыбьи позвонки и фрагменты костей животных (Куратов, 1988, с. 13–21). Такое сочетание, по мнению некоторых исследователей, указывает на необходимость комплексного рассмотрения лабиринтов и иных каменных сооружений, свидетельствует о том, что они составляют единые культовые комплексы. А. Я. Брюсов, например, прямо говорил, что не считает лабиринты самостоятельными памятниками, а отсутствие сопутствующих каменных сооружений на Кольском полуострове связывал с тем, что их там просто не замечали, так как каменные кучи – «очень невзрачные погребальные сооружения» (Брюсов, 1940, с, 150).

Топография расположения лабиринтов Северо-Запада России во многом сходна. Все они находятся на побережье Белого или Баренцева морей, на островах, полуостровах, мысах, берегах заливов, в устьях рек. На Кольском п-ве почти все лабиринты лежат за первым, наиболее древним, береговым валом, который от современного уровня воды отделяют еще несколько береговых валов, зафиксировавших этапы отступления моря (Гурина, 1953, с. 408–420). Высота лабиринтов над уровнем моря 3-9 м. Некоторые исследователи также отмечают, что многие лабиринты лежат около рыболовных тоней – в местах, где издревле велся промысел семги и другой рыбы (Гурина, 1982; Мулло, 1966).[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Один из исследованных на территории Карелии каменных лабиринтов находится на оконечности мыса Красная Луда около поселка Кереть. Информация о нем содержится в работах И. М. Мулло и И. С. Манюхина. Недалеко от лабиринта находилась рыболовная тоня. Форма лабиринта – почти правильный круг (диаметр – 9,4- 10,4 м) (рис. 37б). Высота залегания над уровнем моря – 2-2,5 м. Спирали выложены в один ряд из мелких валунов. Ширина ходов 12-15 см. «Вход» расположен со стороны берега. Другой известный в Карелии лабиринт находится на острове Олешин в архипелаге Кемские шхеры. По форме он сходен с предыдущим. Высота расположения над уровнем воды – около 50 м, размер – 11,6 х 9,2 м (Мулло, 1966, с. 190; Археология, 1996, с. 351).

Были предприняты попытки раскопок некоторых лабиринтов. Так, еще К. П. Рева выбрал землю между спиралями большого Понойского лабиринта на Кольском полуострове, но обнаружить ему ничего не удалось. Неудачей закончились и раскопки одного из соловецких лабиринтов, предпринятые А. Я. Брюсовым в 1930 году. Ничего не дали и шурфы, заложенные Н. Н. Гуриной около Кандалакшского лабиринта. Однако, есть и положительные результаты, Н. Н. Гурина сообщает, что во время осмотра одного из лабиринтов на реке Варзине под камнем был обнаружен обработанный рукой человека позвонок кита. Характер его залегания, как указывает

Н. Н. Гурина, свидетельствует о том, что позвонок был уложен в землю и закопан преднамеренно во время создания лабиринта (Гурина, 1982, с. 51). Другой факт приводит Ю. В. Титов. При обследовании малого лабиринта в Пильской губе Белого моря на гранитной плите в центральной части сооружения было обнаружено небольшое кострище. В скоплении углей найдены кремневый скребок, ножевидные пластины, отщепы кварца, кусочек обожженной глины с примесью асбеста и мелкие кальцинированные косточки (Титов, 1974, с. 9).

Наиболее важны в исследовании лабиринтов проблемы их хронологии и этнокультурной принадлежности. Поскольку раскопки лабиринтов не дали никаких четких датирующих материалов, исследователи обратились к косвенным данным, различного рода аналогам (от спиралевидных изображений на фибулах бронзового века и наскальных изображений того же времени в Южной Швеции до минойского лабиринта на острове Крит), а также раскопкам сопутствующих лабиринтам иных археологических памятников.

Н. Н. Виноградов, например, высказал мнение о функциональном сходстве с каменными лабиринтами мегалитических сооружений Северной Европы: менгиров, дольменов и других подобных объектов. Их появление на Севере он связал с продвижением германских племен, от которых лабиринты были заимствованы лопарями и другими финскими племенами. Время этого заимствования он отнес к периоду не ранее конца 2 – начала 1 тыс. до н. э. (Виноградов, 1927, с. 147,148).[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Интересные данные для датировки каменных лабиринтов были получены Н. Н. Гуриной. Для решения этой проблемы она привлекла материалы раскопок стоянок, обнаруженных у некоторых лабиринтов Кольского п-ва. Все они содержали асбестовую керамику и датировались концом 2 – началом 1 тыс. до н. э. Учитывая их территориальную близость с лабиринтами, примерно сходную высоту залегания над уровнем моря, Н. Н. Гурина констатировала: оставившие эти стоянки люди и были строителями лабиринтов (Гурина, 1953а, с. 415–420). То, что некоторые лабиринты залегают на 1- 2 м ниже уровня стоянок (то есть ближе к воде), она объяснила не хронологическими различиями, а назначением этих памятников.

Аналогичные исследования были предприняты А. А. Куратовым. Им были открыты стоянки с кремневым инвентарем на Соловецких островах (о. Бол. Муксалма, о. Анзер), которые датировались второй половиной 2 – серединой 1 тыс. до н. э. (Куратов, 1983, с. 194–204). Исходя из тех же соображений, что и Н. Н. Гурина, А. А. Куратов пришел к выводу о культурно-хронологическом единстве данных памятников и каменных лабиринтов. К концу 1 тыс. до н. э. относит лабиринты и Ю. В. Титов (1974, с. 16).

Таким образом, практически все исследователи, исходя из разных (хоть и косвенных) данных, относят лабиринты примерно к одному времени – второй половине 2 – 1 тыс. до н. э.

Пожалуй все исследователи сходятся во мнении об этнокультурной принадлежности лабиринтов, которые, как полагают, были сооружены древними саамами (Виноградов, 1927; Куратов, 1988, с. 20–22; Титов, 1974, с. 10–16 и др. ). Опубликована даже специальная статья, посвященная вопросу о предшественниках русских на Соловецких островах (Гохман, Лукьянченко, 1979, с. 100–105).

Зато по поводу назначения каменных лабиринтов высказано чрезвычайно большое количество гипотез и предположений, которые можно объединить в три группы. Первую из них составляют отвергнутые ныне мнения, объясняющие назначение лабиринтов в соответствии с той фольклорной традицией, которая им сопутствовала, сохранившись до этнографической современности. Традиция эта была весьма разнообразной, что хорошо видно на примере Финляндии, где один и тот же памятник имел, подчас, несколько названий: «забор или дорога великанов», «игра святого Петра», «девичьи пляски», «Троя» и т. д. На Русском Севере лабиринты назывались «вавилонами» (как, впрочем, и любые предметы с замысловатым узором). С ними были связаны легенды, приписывавшие их создание то бежавшим на север участникам восстания Емельяна Пугачева, то карельскому богатырю Валиту, то Петру Первому (Виноградов, 1927, с. 119–127). Очевидно, что эта традиция не имеет никакого отношения к первоначальному назначению этих памятников и представляет собой поэтическое осмысление русскими переселенцами этих странных сооружений. Нет сведений о назначении каменных лабиринтов и в традиции местного саамского населения. Память о первоначальном назначении этих памятников полностью исчезла среди современного населения Северной Европы.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Вторую группу гипотез о назначении каменных лабиринтов представляет мнение И. М. Мулло об их практическом промыслово-рыболовном использовании (Мулло, 1966, с. 185–193). Отметив (вслед за Н. Н. Гуриной), что лабиринты, во-первых, во всех случаях располагаются на берегах морей (на островах или полуостровах); во-вторых, часто лежат вблизи рыболовных тоней; в-третьих, имеют сходство с планами ряда рыболовных ловушек («убеги», «морды» и пр.); в-четвертых, подобного рода ловушка (закол) со спиралевидной пристройкой обнаружена при раскопках неолитического поселения на Ладоге, И. М. Мулло высказал гипотезу, что данные памятники являются моделями рыболовных ловушек, которые использовались древними в качестве планов, по которым они сооружали настоящие ставные ловушки-заколы. Они делались из жердей, веток, хвои и устанавливались на полосе берега, которая обнажалась во время отлива. Использовались такие ловушки для лова семги (большие лабиринты), а также прочей рыбы – сельди, наваги (лабиринты меньшего размера). Надо сказать, что гипотеза И. М. Мулло была критически встречена другими исследователями. Она многого не объяснила, например, почему лабиринтам часто сопутствуют иные каменные сооружения.

Большинство исследователей разделяет мнение о культовом характере каменных лабиринтов. Наиболее разработанной является гипотеза Н. Н. Гуриной об их промыслово-магическом назначении. Исходя из тех же соображений, что и И. М. Мулло, она сделала иной вывод. Каменные лабиринты не модели или планы для сооружения ловушек, а их символы, которые древние использовали для совершения магических обрядов, призванных обеспечить удачу на промысле. «Первобытный человек верил, – пишет Н. Н. Гурина,– что, сделав изображение животного и проколов его копьем, он обеспечивал себе удачу на промысле. Логически рассуждая, можно допустить предположение, что, водя изображение морского животного или рыбы по ходам лабиринта... первобытный охотник и рыболов мог точно также воображать, что таким магическим приемом он заставляет рыбу запутаться в его сетях и ловушках» (Гурина, 1947а, с. 92).

Сходное предположение высказал известный этнограф В. П. Кабо, который, исследуя традиционную культуру аборигенов Австралии, столкнулся с аналогичными каменным лабиринтам Севера формами – культовыми изображениями лабиринтов на камнях и деревьях, спиралевидными сооружениями и иными объектами такого рода (Кабо, 1966, с. 254–267). Подобные памятники у австралийцев были связаны с представлениями о «нижнем мире», около них совершались магические обряды умножения добычи, тотемические обряды, церемонии инициации. Проецируя данные представления на каменные лабиринты Севера, В. Р. Кабо высказал предположение об их аналогичном предназначении.

Другого мнения был Н. Н. Виноградов. Исследуя лабиринты Соловецких островов, он высказал предположение об их связи с культом предков (Виноградов, 1927, с. 119–127). Лабиринты – это вместилища душ умерших, а чтобы они не могли выйти и вернуться к людям, ходы сооружений делались запутанными. С той же целью вход в лабиринт делался узким, сами они окружались каменными кучами и иными сложениями, а иногда напротив входа устраивался ещё один лабиринт меньшего размера, так, чтобы душа, если все же ей удавалось выйти наружу, сразу попадала бы в него. На каменных спиралях совершались жертвоприношения умершим (предкам), гадания шаманов.

Близка к мнению Н. Н. Виноградова точка зрения А. Я. Брюсова. Он считал лабиринты погребальными сооружениями, составлявшими единые комплексы с прочими погребальными памятниками, в частности, с сопутствующими им каменными кучами (Брюсов, 1940, с. 105).[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

А. А. Куратов считает, что все гипотезы не противоречат, а дополняют друг друга. Лабиринты являлись родовыми святилищами, где древние погребали умерших (каменные кучи), совершали магические обряды умножения добычи, инициации и т. п. (Куратов, 1974).

Ю. В. Титов высказал близкую к двум предыдущим суждениям точку зрения. Исследовав два лабиринта в Пильской губе Белого моря, он связал один из них (большой) с «... культовым назначением в широком смысле слова», малый же лабиринт определил как «могильный знак на месте погребения» (Титов, 1974, с. 9).

Наконец, следует упомянуть мнение А. А. Никитина (1971), который допускает связь лабиринтов Белого и Баренцева морей с астральным культом. Лабиринты являются символами солнца, алтарями на которых совершались жертвоприношения разным божествам. Не исключает А. А. Никитин и связь их с культом духов-«хозяев», магическими обрядами умножения промысловых рыб, обрядами промысловой магии.

Таковы основные мнения о назначении каменных лабиринтов Белого и Баренцева морей. Как нам представляется, наиболее интересны точки зрения Н. Н. Гуриной и А. А. Куратова. Обосновывая свои гипотезы, они приняли во внимание главное, что свидетельствует о назначении этих памятников. Широкая распространенность лабиринтов на Севере Европы, от Англии до России, не может быть связана только с какими-то заимствованиями. Несомненно, эти сооружения создавались этнически разными группами населения, которые вряд ли вступали друг с другом в прямые этнокультурные контакты. Очевидно, общим для них являлось приморское положение их мест обитания, а потому в их хозяйстве важную роль играли занятия, связанные с морем: рыболовство, морской промысел, а также приморское собирательство. Именно в этом обстоятельстве, по всей видимости, нужно искать разгадку лабиринтов. Сходные формы приморского хозяйства обусловили сходство связанной с ним обрядовой практики, видов создаваемых культовых сооружений. То, что память о назначении каменных лабиринтов, в отличие от камней- сейдов, не сохранилась даже у автохтонного населения Севера России, свидетельствует об «узкой специализации» этих построек. Их, вероятно, использовали для магических манипуляций, направленных на обеспечение успеха в каком-то конкретном приморском хозяйственном занятии, которое в определенный момент утратило свое значение в жизни обитателей морских побережий. Возможно, это было прибрежное рыболовство или морской промысел, которые велись при помощи специальных ловушек, устанавливавшихся на литоральной зоне (о чем писали Н. Н. Гурина и И. М. Мулло). С течением времени эти ловушки, видимо, вышли из употребления, уступив место иным орудиям промысла. Это повлекло изменения в промыслово-магической практике, традиция сооружения и обрядового использования лабиринтов утратила свое значение и постепенно была забыта. Поскольку лабиринтам сопутствуют иного рода каменные сложения, в том числе погребальные памятники, следует согласиться с мнением А. А. Куратова, что они являлись частью святилищ, где древнее население помимо промысловых обрядов совершало иные религиозные церемонии.

Таким образом, каменные лабиринты на Севере России являются культовыми сооружениями, входившими в состав древних святилищ. Они бытовали среди населения побережий Белого и Баренцева морей во 2 – 1 тыс. до н. э. Специфика этих построек определялась особенностями промыслово-магической практики, связанной с прибрежным рыболовством и добычей морских животных. Эти виды хозяйственных занятий имели важное значение в приморских районах Северной Европы, с чем и связана широкая распространенность лабиринтов в данном регионе.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Лабиринты характерны только для морских побережий. Они неизвестны в святилищах, располагавшихся в глубине материка. Однако и там, как мы видели на примере рассмотренных культовых комплексов, имеются каменные кладки в виде куч, гряд, овалов, «подков» и т. п. Очевидно, традиция создания подобных культовых сооружений из камней-валунов была развита у древнего населения Фенноскандии и, в частности, Карелии. Это можно считать специфической чертой древних святилищ данного региона. В этих святилищах совершались религиозные обряды, включавшие определенный набор ритуальных действий. Что же могут сказать об этих действиях материалы исследований рассмотренных культовых комплексов.

Культовые комплексы и религиозные верования

Итак, сопутствующие природным объектам (камням, скалам) святилища появились на территории Карелии в эпоху камня – раннего металла и просуществовали здесь вплоть до Средневековья. В трансформированном виде относящаяся к ним фольклорная традиция религиозного характера бытовала здесь еще в начале XX века. Такие святилища были в Карелии повсеместно: в Обонежье, в Центральной и Северной Карелии, на побережье Белого моря. Попробуем разобраться, какие религиозные действия в них совершались, и с какими древними культами они могут быть связаны. Поскольку культовые комплексы Карелии очень схожи со святилищами народов северных областей Евразии, особенно саамов, при рассмотрении обозначенных вопросов обратимся к соответствующим этнографическим материалам.

Совершаемые в святилищах ритуальные действия несомненно были связаны с промысловой обрядностью. Прежде всего, на это указывает расположение культовых комплексов в местах, где и по сей день ведется рыболовный промысел, и где издревле находятся рыболовные тони местных жителей. Все комплексы связаны с водоемами: три находятся на островах, остальные – на древних берегах озер. Причем все они располагаются на возвышенностях: комплексы Кузовов, Радколье, Колгострова – на высоких возвышающихся над окружающим водным пространством скалах. Обращение к сравнительным материалам, в частности саамским, показывает абсолютное сходство в расположении у них подобных объектов. Фактически все исследователи, писавшие о саамских верованиях, сходятся в суждении: сейды находятся вблизи воды, на возвышенных местах, на скалах, у шумных водопадов, в местах, где находятся рыболовные угодья, ведется промысел. Причем на островах, у воды, в местах рыбной ловли находились сейды тех саамов, в хозяйстве которых большую роль играло рыболовство. Такое расположение сейдов связывалось с представлениями, что они могут помогать в рыболовном промысле, обеспечивать обильный улов.

Объекты, составляющие рассмотренные культовые комплексы Карелии, также, в основном, сходны с объектами в святилищах саамов. Это, в частности, относится к камням-сейдам, а также скальным формациям, часто имеющим зоо- или антропоморфную форму. Во многих случаях сейды у саамов располагались большими скоплениями (как на Кузовах, Воттовааре и Кивакке), что было характерно для памятников, находящихся на возвышенных местах, а также около водоемов. Интересно, что у саамов был распространен обычай «наказывать» сейды. Если они становились неугодными или начинали приносить несчастья, то от них могли откалывать куски, полагая, что таким образом им причиняют боль. Сейды вообще можно было уничтожить: сжечь, утопить или раздробить (Дергачев, 1877, с. 29–34; Харузин, 1890, с. 182–190; Holmberg, 1915, р. 36; Vorren, 1987, р. 94–110). Бытованием этого обычая можно объяснить тот факт, что некоторые камни комплекса Пегрема 40 имеют следы сколов или были расколоты на куски.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

В своих святилищах древние жители Карелии сооружали различные каменные кладки в виде спиралей, куч, гряд, овалов и пр. Они также характерны для рассматриваемых комплексов, как и культовые камни. Подобные кладки известны и в саамских святилищах. В частности, А. Воррен указывал на особые кольцеобразные сложения из камней, диаметром 6-8 м, сооруженные в жертвенных местах, которых на территории Финляндии, Норвегии и Швеции зафиксировано, по его данным, около 20. Внутри кольца мог находиться сейд в виде отдельного камня или каменного сооружения-«фигуры», хотя часто сейды находились и за пределами кольца. Располагались они в местах промысла, перед началом которого совершались жертвоприношения (Vorren, 1987, р. 104, 105). Есть информация о таких объектах и в Русской Лапландии, где почитались каменные сложения в виде куч, кругов или «завитков» (Елисеев, 1895, с. 73). Все из перечисленных видов кладок встречаются в рассматриваемых культовых комплексах.

В некоторых культовых комплексах Карелии выявлены следы кострищ, которые находились поблизости от камней-валунов. Видимо, разжигание костров являлось одним из ритуальных действий, совершавшихся в святилищах. Это неудивительно, ведь подобные действия – универсальный элемент в обрядовой практике, наверно, всех народов Северной Европы. Огонь разводили при совершении погребального ритуала, о чем говорилось в главе 1. Около культовых камней костры устраивались в связи с совершением жертвоприношений –• около камня убивали жертвенное животное, варили мясо, частично его съедали, частично оставляли около камня и т. д. Кроме саамов такие действия при посещении своих святилищ совершали кеты, ненцы, нганасаны, обские угры и другие народы (Алексеенко, 1981, с. 103; 1977, с. 49–58; Гемуев, 1986, с. 214–217; Хомич, 1977, с. 16). Отголоски этого явления еще недавно можно было наблюдать у прибалтийско-финских народов, например, у карел (Сурхаско, 1977, с. 163, 164; Конкка, 1988, с. 81). Есть основания полагать, что следы подобных ритуальных действий зафиксированы в культовом комплексе Пегрема 40.

Для ритуальной практики ряда народов Северной Евразии было характерно принесение камням жертв, которые оставлялись в непосредственной близости от них. В качестве приношения обычно использовалась пища: куски мяса, жира, головы оленей и пр. Их или оставляли у камня, или там же закапывали в землю, или клали на него сверху. Иногда камни обмазывали кровью и жиром жертвенных животных. Исследователи отмечают, что часто подобных приношений около камней были целые горы (Дергачев, 1877, с. 32; Харузин, 1890, с. 188; Хомич, 1977, с. 16 и др.). На культовых комплексах

Карелии такого рода находки, по известным причинам, отсутствуют. Как мы уже отмечали, их расположение на открытых скальных участках предопределило отсутствие сопутствующего камням культурного слоя. Впрочем, даже если бы он имел место, кости животных в нем все равно бы не сохранились. Единственное исключение составляет культовый комплекс Пегрема 40, где вокруг камней удалось зафиксировать четкий культурный слой, содержащий находки – каменные орудия и фрагменты асбестовой керамики. Любопытно, что около некоторых валунов Пегремы 40 узкой полосой (часто шириной менее 0,5 м и даже 0,1-0,2 м), залегал гумуссированный слой почвы с примесью красной охры, в котором и были обнаружены указанные предметы. За его пределами сразу под дерном и подзолом начинался желтый песок, лишь в некоторых местах имеющий следы включений небольших зольно-углистых или охристых пятен. Слой этот уходил на глубину до 0,1-0,3 м, в западаниях – до 0,4 м. Видимо, он мог образоваться в результате какой-то деятельности, проходившей в непосредственной близости от камней. О том, что это была не хозяйственная деятельность, говорит как чрезвычайно узкая локализация слоя вокруг камня, так и отсутствие в нем соответствующих находок (отщепов и осколков камня, кальцинированных косточек и т. п. ). Однако этот факт мог бы найти объяснение на основе вышеприведенных аналогов, зафиксированных у саамов и некоторых других народов Севера. Если предположить, что камни обмазывались охрой, жиром или чем-то подобным, то данный слой мог образоваться в результате смывания этих веществ под воздействием атмосферных осадков. Мы уже отмечали, что с покатой стороны камней ширина этого слоя больше, чем со стороны крутой. Это неудивительно, ведь покатая сторона имеет большую площадь и, соответственно, с нее должно было смываться больше такого «окрашивающего» вещества.

Культовые комплексы Карелии содержат некоторые элементы, которые не имеют прямых аналогов в святилищах саамов. К их числу относятся погребения, остатки которых зафиксированы на Кузовах и, по-видимому, в Пегреме 40. Как правило, саамы хоронили умерших или на кладбищах, или просто на местности (Елисеев, 1894, с. 73; Гохман, 1978). Среди других промысловых народов захоронения в святилищах известны, например, у кетов, которые таким образом погребали шаманов, однако и там они не были широко распространены (Алексеенко, 1967, с. 199). Какие-то рудиментарные формы этого явления можно усмотреть у народов Карелии, в частности, вепсов, погребавших некоторые категории умерших в родовых святилищах, имевшихся еще в прошлом веке у каждой деревни (Винокурова, 1988, с. 10). Однако прямые аналоги погребениям около культовых камней нам не известны. Вместе с тем, следует помнить предположение Н. Н. Харузина, касающееся проблемы происхождения почитания сейдов. По его мнению, почитание камня возникло от почитания умершего, который когда-то был около него похоронен (Харузин, 1890, с. 184). Материалы, полученные на культовом комплексе Пегрема 40, дают основание с большим вниманием отнестись к этому предположению.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Несвойственны для саамских святилищ (этнографического времени) и наскальные знаки, которые, как отмечалось, зафиксированы на Колгострове. Впрочем, некоторые из них, видимо, естественного происхождения и являются, как говорят, «игрой природы». Их присутствие на колгостровской скале могло стать одной из предпосылок формирования у здешнего населения связанной с этим местом религиозной традиции. Ведь такая традиция, как правило, формировалась в связи с теми природными объектами, которые чем-то выделялись в окружающем ландшафте, отличались от других подобных объектов. Наверняка происхождение этих знаков имело среди древних жителей колгостровской округи какое-нибудь «сверхъестественное» объяснение. Это, опять-таки, свойственно для таких необычных природных явлений.

Около многих камней, составляющих культовый комплекс Пегрема 40, в культурном слое были выявлены охристые пятна. Охра также находилась в заполнении, вероятно, имевшихся там погребений. Очевидно, охра использовалась в ритуальных действиях, совершавшихся в этом святилище. Возможный смысл таких действий рассмотрен в главе, посвященной погребальным памятникам Карелии, где в заполнении могил охра встречается повсеместно. Надо полагать, что использование охры относится здесь к тому же кругу представлений.

На Колгострове особое внимание исследователей (особенно музыковедов) привлекает «Звонкой» камень. Выше указывалось, что А. Р. Аблова атрибуцировала его как самозвучащий музыкальный инструмент – литофон. Он мог использоваться в древности при совершении религиозных обрядов. Музыкальное сопровождение нередко сопутствовало религиозным церемониям. Достаточно вспомнить шаманский бубен, бытовавший среди большинства упоминавшихся нами народов. В литературе имеются сведения о ритуальном использовании бревна-барабана при совершении обрядов так называемого «медвежьего праздника» (Васильев, 1948, с. 99, 100). Для нас принципиальное значение имеет то, что и указанное бревно, и бубен имели ритуальные функции, несли определенную сакральную семантическую нагрузку и использовались при совершении религиозных церемоний. Поэтому, хоть мы и не знаем прямых аналогов использованию памятников подобных «Звонкому» камню в качестве музыкальных инструментов, есть основание предполагать это.

Комплекс Пегрема 40 содержит еще один оригинальный объект. Это кварцитовый валун с обрамляющим его скоплением мелких камней, серией кострищ и охристых пятен вокруг него, одно из которых, возможно, является остатками погребения. На этом валуне имеются следы шлифовки, что говорит о его использовании в качестве шлифовальной плиты. Правда, следы эти весьма незначительны, что может показаться удивительным, ведь данный камень является прекрасным абразивом и при необходимости мог быть использован для изготовления орудий. Нахождение такого объекта на культовом комплексе может быть объяснено разными причинами. Например, хронологическими – шлифовка на камне могла появиться уже после того, как сопутствующая- ему религиозная традиция прекратила свое существование. Однако этому факту можно дать и другое объяснение, связанное с особенностями религиозного сознания человека традиционного общества.

Известно, что в традиционных обществах изготовление орудий (как, впрочем, и иная хозяйственная деятельность, будь то охотничий или рыболовный промысел, строительство жилищ, земледелие и т. д. ) включало два вида действий. Первый вид – это собственно технологические действия, имевшие рациональный характер, которые влекли за собой появление новых вещей. Второй вид – это действия сакральные, иррациональные, но которые в конечном счете преследовали те же цели, что и технологические. К их числу относятся различные обряды, запреты, приметы религиозного характера, сопровождавшие изготовление изделий, ведение промысла и пр. Причем в представлениях человека с традиционным мировоззрением их значение нисколько не ниже действий технологических, а, возможно, даже и выше. Мало затратить определенный труд, использовать знания и опыт для изготовления какой-то вещи, необходимо еще обеспечить себе благоприятствие со стороны «иных» сил, которые господствуют над миром и которые, в конечном счете, обеспечивают успех или неудачу любого начинания. Только тогда изготавливаемая вещь будет качественной и прослужит долго. В этнографической практике таких примеров зафиксировано множество, их описание можно найти в любой монографии, посвященной традиционным занятиям, промыслам или непосредственно религиозным верованиям. Рассматривалось это явление и на теоретическом уровне (см., например: Байбурин, 1981).[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

По нашему мнению, есть основания предполагать, что с проявлением таких воззрений мы столкнулись при изучении данного объекта. Возможно, прошлифовка на камне имела не практический утилитарный характер, а характер сакральный, который имел цель путем символической обработки изделий на камне, обладающем сверхъестественными свойствами, обеспечить им нужные потребительские качества. Не исключено, что с этими представлениями было связано и располагавшееся рядом погребение. Обращение к умершим предкам с целью получить от них помощь в каких-либо начинаниях не является большой редкостью в традиционных религиях. Для этого, иногда изготовление предметов совершалось специально около могилы.

Итак, рассмотрение структурообразующих компонентов культовых комплексов Карелии, проецирование на них этнографических данных о религиозных обрядах, которые совершались в святилищах саамов и других народов Северной Европы, позволяет сделать некоторые выводы и о характере ритуальных действий. Прежде всего отметим, что почти все структурные компоненты рассмотренных культовых комплексов находят соответствие среди известных этнографии святилищ промысловых народов Северной Евразии. У этих народов важное место среди традиционных обрядов и верований занимают обряды промыслового цикла, которые как раз и совершались в таких святилищах. По-видимому, в целом, рассмотренные культовые комплексы Карелии связаны именно с этим кругом религиозных обрядов и верований, на что указывают особенности их расположения в местах ведения промысла. Главными компонентами этих святилищ являлись камни-валуны (сейды), а также сложенные из небольших валунов каменные сложения в виде спиралевидных, округлых и иных кладок. Причем и сейды, и кладки могли быть как естественными природными образованиями, так и искусственными сложениями. Но если камни-сейды только в редких случаях имели следы искусственного воздействия на них (устанавливались определенным образом друг на друга или на «ножки»), то кладки почти всегда были сложены преднамеренно. Около этих объектов видимо и происходили религиозные церемонии. Судя по имеющимся материалам, в основном, это были жертвоприношения, иногда связанные с разведением жертвенных костров, а также, возможно, обмазыванием камней охрой или жиром жертвенных животных. В ходе совершения обрядов, по-видимому, испрашивали успех в промысле или благодарили за полученную добычу. В отдельных случаях в святилищах совершали захоронения умерших, которых могли посыпать красной охрой, сопровождать ритуальным инвентарем. Есть основания предполагать, что данные церемонии (по крайней мере, на Колгострове) сопровождались ритуальной музыкой, исполнявшейся на самозвучащих камнях-литофонах. Также, возможно, практиковалось «наказание» причинявших людям несчастья сейдов, путем их оббивания или раскалывания на куски, а также использование их сакральной силы для придания большей прочности изготавливаемым орудиям при помощи их символической обработки (шлифовки) на отдельных культовых камнях.

С какими религиозными культами могли быть связаны указанные действия мы можем только предполагать исходя из этнографических аналогов и представлений о характере религиозных верований древних охотников Северной Европы.

Основу рассмотренных культовых комплексов составляют камни- сейды и культовые сооружения в виде каменных кладок. Такие же объекты составляют и известные этнографии саамские святилища. Семантика сейдов у саамов связывается с широким кругом религиозных представлений. Так, Н. Н. Харузин приводил сведения о связи почитания камней с культом одного из высших богов саамов –- Сторъюнкаре, традиция почитания которого в некоторых областях Лапландии была весьма развита. Его идолы располагались на высоких местах, у водоемов, обычно там, где велся рыболовный промысел или находились охотничьи угодья. С главным идолом соседствовали другие камни-идолы, составлявшие как бы его семью – жену, детей и т. п. Соответственно, жертвоприношения, совершаемые у камней, в конечном счете, предназначались этому богу. Помощь, которую он мог оказать, была разнообразной, главное же – это обеспечение успеха на промысле (Харузин, 1890, с. 166). Однако, кроме культовых камней, воплощающих высшие божества, тот же Н. Н. Харузин отмечал широкое бытование у саамов сеидов, которые считались окаменевшими великими предками (например, известными шамана-минойдами) (Харузин, 1890, с. 185–187). Аналогичные сведения о связи сейдов с культом высших божеств и предков можно найти в работе В. В. Чарнолусского (1972). Вместе с тем, он же приводит данные об их связи с культом так называемых духов-хозяев – «владельцев» определенных территорий, островов, промысловых угодий и пр. Камень, в этом случае, отождествлялся с духом-хозяином, который и получал приносимую жертву. У. Холмберг (Харва) свидетельствует, что камнем мог быть дух-покровитель отдельного человека или семьи (Holmberg, 1915, р. 39). Важные сведения о связанных с сейдами ритуальных действиях, преследовавших целью воспроизводство охотничьей добычи, приводит Н. Дергачев (1877, с. 24–34). Такие обряды, по мнению некоторых исследователей, восходят к древнейшим тотемическим церемониям. Об этом же отчасти свидетельствуют и известные у саамов культовые камни зооморфного облика. Также весьма неодинакова и распространенность почитания отдельных сейдов: некоторым из них поклонялись конкретные люди, другим – семьи, почитание третьих имело локальный характер. Любопытно, что несмотря на разнообразие сверхъестественных персонажей, связанных с сейдами, содержание просьб к ним во всех случаях было сходно – достижение успеха в деятельности (прежде всего в промысле), обеспечение благополучия в жизни человека и его семьи.

Таким образом, очевидно, что спектр представлений, связанных с почитанием сейдов, у саамов был очень широк – это и культ высших божеств, у культ духов-хозяев, и культ духов-покровителей, и культ предков, и, наконец, присущие им очень архаичные черты, восходящие к тотемизму. Объяснение этому может быть двоякое. С одной стороны, почитание сейдов, несомненно, прошло длительный путь развития, с течением времени трансформировалось, меняло содержание при сохранении внешней формы – поклонения камням. С другой стороны, надо полагать, почитание камней – это та универсальная форма религиозной практики, которая в специфических ландшафтных условиях циркумполярной зоны Евразии соответствовала самым различным по содержанию религиозным верованиям.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Наверное, общая семантика рассмотренных древних культовых комплексов Карелии соответствует этим религиозным представлениям. С течением времени она, конечно, должна была меняться. Одни и те же объекты в разное время могли быть связаны с культами разных религиозных персонажей. Как это конкретно происходило, сказать трудно. Археологические памятники не дают нам ответа на этот вопрос. Антропоморфный облик некоторых идолов позволяет предполагать их связь с культами высших божеств, предков- покровителей или духов-хозяев определенных промысловых угодий, а зооморфный облик – с культами божеств, имеющих облики животных, которые восходят к древнейшим тотемическим верованиям. С определенной степенью уверенности можно говорить и о связи древних святилищ с погребальным культом, поскольку одним из составляющих их компонентов являются погребальные памятники.

• [1] В 1991–1993 гг. эти памятники обследовались экспедицией Института Я/1И Карельского научного центра РАН (руководитель – И. С. Манюхин). Пока опубликована лишь краткая информация о результатах этих работ (Манюхин, Шахнович, 1993; Археология... 1996, с. 347–357).
• [2] Более подробную информацию о культовых комплексах на островах Кузова см. в работах И. М. Мулло (1969, 1984).